- О том, что может сделать нас счастливыми. Давай сильно-сильно захотим, и оно воплотится!
- Материализация чувственных идей? Ты слишком часто смотрела "Формулу любви", дорогая.
Леся мечтательно улыбнулась.
- А я вот верю в волшебников и волшебство.
- Ну-ну. Раскрой любую газету, там полно этой публики - от потомственных колдунов до ясновидящих в пятом колене. Нафеячат по самое "не хочу".
- Фу-у-у, я же не про шарлатанов. А потом, ты сама говорила, что веришь в волшебный мир.
- Да, в глубине души верю. Но вся моя жизнь подтверждает обратное.
- А я верю в волшебников вроде Мерлина или Фата-Морганы. Верю, что они живут среди нас. Только всячески скрывают свои способности и занимаются магией без свидетелей.
- Кошмар какой!
- Не, ну, правда, Таечка, вот приходим мы к волшебнику и говорим: "Дяденька, дай нам счастья". А ему и не жалко вовсе. Потому что он старый и мудрый. И он говорит: "Да сколько угодно!"
- Леся, если они занимаются магией без свидетелей, то как мы-то об этом узнали?
- Ну-у-у, случайно подглядели.
- Нет-нет-нет. Не делай, пожалуйста, из меня вуайеристку.
- Хорошо. Тогда представь, что мы помогли Мерлину донести авоську из магазина. Он ведь старенький совсем, сумка тяжелая, а магией на людях он не пользуется. И в награду великий волшебник нас осчастливливает в полном смысле этого слова.
- Отвешивает, так сказать?
- С точностью до грамма!
Леся вскинула руки вверх и закружилась по поляне. Потом замерла напротив корявого, непонятно откуда взявшегося посреди сосняка, уродливого дуба:
- О, великий Мерлин, исполни наши самые заветные желания! - произнесла она с мольбой и, придав лицу таинственно-пафосное выражение, глубоким басом себе же и ответила:
- Быть по вашему, благородные девицы, вы обретёте то, что ищете!
- Аминь, балбеска! - Тая легонько шлепнула её по тощему заду. - Идём обратно, нас, наверно, уже ищут.
Сосновый бор незаметно сменился молодым березняком. Солнечные лучики нет-нет да и пробивали серую пелену облаков, от чего влажная листва переливалась золотом и медью.
Леся скинула широкий капюшон накидки, выпуская на свободу роскошные светло-русые кудри. Тая невольно залюбовалась крестницей. Временами у неё щемило сердце от того, что девушка не её дочка. Вот почему так: к родным людям никаких теплых чувств не питаешь, а к чужой девочке прикипишь душой так, что вырвать можно только с болью и кровью? "Какая же она чужая", - рассердилась на себя Тая. "Моя она! С кем она своими бедами и сомнениями делится? Не с Аней, со мной. И одевается как я, а уж об общности мыслей и вкусов и говорить не приходится!"
