Энтен поморщил лоб.
- Бумаги? А причём здесь это?
Сестра сжала губы – они превратились в тонкую линию.
- Бумаги с собой брать нельзя, - отметила она.
- Но почему нет?!
Лицо сестры стало таким отсутствующим, таким невыразительным, словно она надела на себя маску.
- Увидишь, - отозвалась она.
И открыла дверь.
Клетка была вся засыпана бумагой. Заключённая складывала, рвала, скручивала и превращала её в бахрому – а потом сплетала тысячи бумажных птиц всех форм и размеров. В углу затаились бумажные лебеди, на стуле восседали бумажные цапли, к потолку были подвешены маленькие бумажные колибри. Бумажные утки, бумажные малиновки, бумажные ласточки, бумажные голуби…
Энтен чувствовал, как волнами на него накатывал шок. Бумага была дорогой, необыкновенно дорогой. Да, в городе были производители бумаги – они создавали прекрасные стопки материала для писания из древесной массы, камышей и дикого льна, а ещё цветов Зирин, но большинство продавалось торговцам по ту сторону леса. И в Протекторате писали только после долгих раздумий, планирования и замыслов.
И эта сумасшедшая. Тратила её. Энтен едва смог сдержать удивлённое восклицание.
И всё же…
Птицы были такими красивыми, с таким количеством деталей! Они заполнили пол, они горой возвышались на кровати, они выглядывали из ящиков маленькой тумбочки. И он не мог отрицать их красоту, он не мог отрицать их прелесть, прижимая руку к сердцу.
- Ох… - прошептал он.
Заключённая лежала на кровати и, кажется, крепко спала, но немного сдвинулась с места при звуке его голоса, кажется, содрогнулась, только как-то слишком… замедленно. Очень медленно потянулась. Прижала локти к телу, всё так же неспешно, будто бы почти недвижимо подалась вперёд, склонилась к нему.
Энтен узнал её с трудом. Пропали красивые чёрные волосы – теперь кожа была бритой, гладко-гладко, - в глазах теперь ещё более виден был огонь, а щёки уже не румянились. Губы её превратились в сплошную тонкую полосу, словно пытались сдержать все слова, что лились из неё, а цвет кожи был каким-то тусклым, желтоватым. Даже родинка в форме полумесяца теперь на белом лбу казалась просто банальным пятном пепла. И её маленькие, но такие прекрасные и умелые руки были изрезаны – тонкие царапины от бумаги, - и Энтен думал, что видел на её пальцах ещё и яркие, уже, пожалуй, несмываемые чёрные пятна.
Её взгляд скользил от одного угла комнаты к другому, вверх-вниз, потом в сторону, и она ни разу не находила свою цель. Она, казалось, не могла посмотреть на пол.
