И действительно, о. Зоровавель усмотрел сверху отца Никиту за этим занятием. Увидел его и я. В белом “балахончике”, то есть коротком летнем рабочем подряснике, какие примерно надевают доктора на приемах клиентов, но только на Валааме они были из грубого и крепкого самотканого крестьянского полотна, “ряднины” или холста.
Но лица его я не мог разглядеть: слишком низко был берег.
И лишь тут я вполне пришел к сознанию: сейчас я увижу “свя-то–го”! Бывшая беспечность исчезла совсем, и ее заменил страх. Отчего? — я не успел еще разобраться, как мой спутник о. Зоровавель (про Сашу я точно забыл) шутливо и громко закричал вниз:
— Отец Никита–а! К тебе го–ости пришли!
Я очень растерялся: что за обращение со святым? Мы привыкли читать их дивные жития, удивляться подвигам, молиться благоговейно пред их иконами, на коих они изображены большей частью строгими или, по крайней мере, внутренне сосредоточенными. И вдруг так запросто: “Гости пришли!” Желая исправить такую недостойную, как мне показалось, ошибку о. проводника, я тотчас же после его слов громко закричал вниз:
— Батюшка! Мы лучше туда к вам сойдем!
А в это время промелькнула мысль, еще более испугавшая меня: вот сейчас увидит он мою душу, да начнет обличать мои грехи.
И представился мне о. Никита со строгими пронизывающими очами, глядящими исподлобья, с нависшими на них густыми бровями, сходящимися у глубоких складок над переносицей.
И зачем мы поехали? Для любопытства? Вот за это-то “они” особенно строго относятся.
Вспомнился случай: пришел один такой любопытный к о. Иоанну Кронштадтскому “поболтать”; а тот увидел это и велел прислуге вынести посетителю стакан воды и ложку да прибавить:
— Батюшка приказал вам поболтать.
Тот не знал, куда и деться[8]…
Но каково же было мое приятное разочарование, когда я услышал снизу тихий, но довольно ясный ответ:
— Нет, нет! Я сам поднимусь.
Но не в словах лишь дело, а главное — в голосе: он был замечательно ласков и кроток.
И у меня сразу отлегло от сердца: ну, если такой приятный голос, то несомненно и сам о. Никита хороший, добрый… Обличать, должно быть, не станет? И, должно быть, и вид у него такой же ласковый, как голос… Сейчас увижу…
А о. Никита неторопливо надевал внизу верхнюю черную рясу и, оставив свое дело, стал тихо подниматься по ступенькам лестницы вверх.
Мы молчали в ожидании.
Вот он уже близко. “Да, — думаю, — лицо у него, кажется, тоже доброе!” Поднялся к нам. О. Зоровавель, улыбаясь, весело поздоровался с ним взаимным “поцелуем” в руку и объяснил, что мы — студенты и пришли к нему за благословением и для беседы, с разрешения о. игумена.
