Жуковский, как всегда, был прав. В 1834 году Александр Иванович возвратился на родину. В этот приезд он долго жил в своем имении Тургенево.
Старый дом, где прошло детство, доставил горькую радость. Вспомнилось, как братья Тургеневы — Александр, Н иколай и Сергей — уезжали за границу продолжать свое образование в Геттингенском университете. По тем временам это было прогрессивное учебное заведение. В «Хронике русского» Тургенев рассказывал, что один из русских студентов, обучающихся в этом университете, писал:
Без сомнения приближается время, когда литература моего отечества распространится по всей Европе и когда язык наш будет одною из существенных принадлежностей хорошего воспитания.
В «Евгении Онегине», представляя читателям Ленского, Пушкин писал: «С душою прямо геттингенской». Эту строфу он посвящал своим друзьям свободолюбивым, обучавшимся в Геттингенском университете, в том числе и братьям Тургеневым.
Тургенев ходил по аллеям своего поместья и в эти уединенные часы, любуясь русской природой, часто думал о славе своего отечества — Пушкине. Он вместе с ним был участником Арзамасского братства.
Когда впервые Пушкин появился в Арзамасском братстве, ему по душе пришлись веселые атрибуты его: и арзамасский колпак, и отлично запеченный арзамасский гусь на столе. Как заливался поэт своим звонким смехом, когда произносились надгробные речи литературным противникам! И с каким удовольствием принял прозвище «Сверчок». Они, эти прозвища, были обязательными для всех и взяты из стихов Жуковского.
Оду «Вольность» Пушкин писал в доме братьев Тургеневых. Он закрыл двери столовой, улегся на диван, исписанные листы опускал прямо на пол. А братья охраняли покой поэта, ходили на цыпочках, разговаривали вполголоса. И только тогда осмелились войти в столовую, когда тишину дома пронзил звонкий голос поэта:
— Братья, где вы?
Тургеневу первому Пушкин сообщает: «Пишу новую поэму «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы...»
А потом, в один из приездов Тургенева в Россию, он читал ему написанное. И как же ждал, как же ждал годы Тургенев, когда Пушкин закончит своего «Онегина», мысленно предсказывая вечную жизнь этому произведению! И ведь не ошибся! А какой восторг испытал он, когда в Петербурге Пушкин читал ему «Медного всадника», запрещенного Николаем I! Его великий друг, краса любимой родины, читал великое произведение. Тургенев сидел, вернее, лежал в кресле, по обычаю закрыв глаза, а может, оттого, что не хотел показать слезы восторга.
