Елизавета Михайловна и сейчас, как и во всем прежде, была на стороне Долли. Фикельмон, испытывая к девочке чувство привязанности, пытался уговорить жену оставить ребенка. А Екатерина первый раз в жизни поссорилась с сестрой.
— Неужели у тебя нет сердца? Ты бросаешь ребенка, как надоевшую тебе игрушку! Она же считает тебя матерью! Долли, опомнись! Бывают же в семье и двое, и четверо, и даже больше детей, и для всех можно найти чувство и время!
Но Долли казалось, что Магдалина чем-то нарушает семейную жизнь. Она вдруг стала чужим, не своим ребенком. И Долли не вняла советам сестры и уговорам мужа.
Два дня совесть немного говорила в ней, она даже всплакнула. А потом балы, приемы, обеды, заботы об Елизалекс захватили ее полностью, она и думать забыла о приемной дочери.
С Магдалиной Долли повстречалась еще раз в Генуе в 1838 году. Та была к тому времени женой ювелира Дельфаса.
Магдалина приняла холодно свою бывшую воспитательницу. Слишком ярко, на всю жизнь, запомнилось ей то детское отчаяние, которое принесла ей эта красивая, нарядная дама. Она вначале и не узнала Долли, которая неожиданно нанесла ей визит. И Долли не узнала Магдалину. Перед ней была изможденная тяжелой болезнью женшина неопределенного возраста. Только большие печальные глаза и роскошные вьющиеся волосы напоминали ту очаровательную девочку, которую когда-то так любила Долли.
Магдалина болела туберкулезом и вскоре умерла.
По моде ли того времени или такова была воля судьбы, Елизавета Михайловна тоже обзавелась воспитанником. Она, как считали в свете, взяла на воспитание сына графини Форгач. Когда Хитрово вернулась в Россию, ее воспитанник был еще малолетним мальчиком. Его звали Феликсом. Феликсом Николаевичем Эльстоном. Когда Хитрово умерла, заботу о нем взяла на себя Екатерина Тизенгаузен. Умирая, в глубокой старости, она передала ему сохранившиеся у нее письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово.
— Григорий! Я, наконец, рассержусь, — вместо приветствия сказала Долли. — Ты же мне говорил о неотложных поручениях родителей, а сам опять здесь.
— А я скучаю, — сказал Григорий. — По библиотеке скучаю, по этому особенному книжному миру, который охватывает всю вселенную от начала живой клетки до нашего времени.
Долли засмеялась:
— У тебя, Гриша, отличная память! Ты и Петра Первого цитируешь без запинки, и Пушкина, и Долли Кутузову.
— Память моя действительно без изъянов. Но ты еще не убедилась, что я и художник! И смогу помочь вам. Тем более что стенд посвящен Александру Сергеевичу.
