Николай Васильевич показывал приемы, как доводить плитку. Показывал то, что он нашел сам в долгие ковровские вечера. Но это был скорее результат его собственного, неповторимого чутья, чем какой-либо выработанной, твердой системы. Трудно было передать другим то, что принадлежало только искусству редкого таланта. Когда он садился сам за чугунный притир, получалась превосходная плитка. А садился другой за тот же притир - и выходило грубо, очень грубо.
И все же здесь, в артели, был совершен важный шаг: плитки перестали казаться чем-то таким, что пугало, отталкивало своей таинственной неприступностью. Мастеровые люди проникли в первые слои микронных глубин.
Давно ли любая царапина на зеркальной поверхности плитки ставила в тупик: плитка теряла способность слипаться с другими, а что делать - неизвестно. Выписывать новый набор? Просить у Иогансона? Теперь появилась возможность восстанавливать плитки, возвращать их как-то к жизни. Выравнивали размеры, подчищали зеркало. Занятие это уже обозначалось вполне обычным, прозаическим словом «ремонт».
Вместе с тем здесь все время производили пробы: пробовали делать новые плитки. Пусть пока низшего класса, годные только для менее точных измерений, но плитки собственные, свои.
Каждый, кто сидел здесь за столиком, прекрасно понимал, что бы это значило, если бы удалось найти какой-то верный, вполне надежный способ вызывать на плитках то самое безукоризненное зеркало. И здесь, в отдаленной комнате старого петербургского флигеля, простые мастеровые люди трудились не покладая рук, искали и снова искали это волшебное зеркало, чтобы осветить им завтрашний день новой советской техники.
В первый же день, как только Семенов занял место в этой комнате за столом, Николай Васильевич, посвящая его в порядок работы, предупредил:
- Тут тебе по-всякому может повернуться. Иной раз затоскуешь, начнешь сомневаться… Но помни: тут волшебства нет, все в наших руках.
И стал показывать, как надо водить рукой, чтобы снимать с плитки тончайшие, микронные слои.
Дядя Вася косился в их сторону, сердито ерзая на табурете. А когда Николай Васильевич отошел, старик кивнул ему вслед и шепотом с ревностью сказал:
- Учитель!
