И только ему я могла бы это позволить… И мне это нравилось…
Осознание этого оказалось настолько шокирующим, что захотелось выбросить эту мысль из головы, потому что она пугала хотя бы тем, как резко могла изменить мою жизнь, не говоря уже о рамках морали, которые оказались безжалостно разбиты. И я испуганно отодвинула мысль в сторону, закинула в самые далекие и темные уголки души, где ей самое место, и постаралась забыть. И вместе с этим сразу навалилось ужасающее понимание того положения, в котором я находилась, душа снова зарыдала от боли, а я — от бессилия и унижения. Никто не должен узнать о таком позоре для нашей семьи, и тяжесть этого камня на своей душе я понесу одна.
Движения Влада участились, его контроль над мыслями потерялся, и я стала улавливать обрывки эмоций. Брат считал это наказанием, полагал, что раскрывает мне глаза на то, что всегда подразумевалось, хоть и никогда не говорилось: я принадлежу ему, и он не станет мной ни с кем делиться. Я должна была это понять по его поведению, но почему-то не понимала, и вот теперь Владу приходится объяснять доходчивее.
Последнее движение, до самого упора, возвестило об окончании экзекуции, и с громким криком, заглушавшим его стон, я забилась в конвульсиях болезненного удовольствия настолько мощных, словно эта точка в конце предложения была огромной жирной кляксой. Влад опустошенно опустился лбом мне на влажную спину, его губы мягко прошлись вдоль позвоночника, пока пальцы все еще сжимали мои волосы и бедро, пусть уже и не так сильно. Черный дым давно пропал, но здесь и без него было темно, на улице стояла ночь. Я обессилела настолько, что готова была просто рухнуть на пол, но Влад не позволил мне этой роскоши. Он ловким жестом разрезал веревки раскладным ножиком, а затем дернул меня за запястья, разворачивая к себе и ловя мой взгляд. Внешне равнодушная, внутри я вся сжималась от страха перед повторением, и готова была на все, лишь бы этого больше не случилось.
— Ты моя. И не смей об этом забывать, — сказал он более примирительно.
Его глаза уже были нормальными, синими. Он вообще казался таким нормальным… Но теперь-то я знала, что за чудовище скрывается там, в глубине его души.
В наше родовое поместье мы вернулись к полуночи. Оба вели себя как обычно, словно ничего не случилось. Только я была излишне молчалива, а он избегал прямого взгляда в глаза, словно глубоко в душе раскаивался, но мне было наплевать. Зайдя в свою спальню, я еще долго сидела на кровати, обняв ноги, без малейшего желания спать, а утром пришла в себя, совершенно не помня, как уснула. Весь следующий день прошел, как во сне. Шок отступал медленно и неохотно, происходящее не укладывалось в голове, ведь этого не могло быть со мной. Так же ощущает себя тот, кто первый раз прыгает с парашютом — ничего понять еще не успел, а прыжок уже закончился, и вот он сидит на земле и пытается поверить в случившееся. Михаил видел, что со мной что-то не так, пытался поговорить, но я не реагировала ни на что, не касающееся рабочих вопросов.
