Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох | страница 14



В то время такие далеко идущие сопоставления были общеприняты. Когда в 1862 году конституционный спор между прусским монархом и парламентом достиг своего апогея, Курциус посвятил ежегодную торжественную речь в университете теме «Дружбы в эпоху античности» и, разумеется, прославил в ней дух единства и доверия, соединявший в Греции «разнородные элементы на благо всего организма в целом»[23]. В 1864 году, в год рождения Макса Вебера, когда римский папа Пий IX издал энциклику «Quanta Сига» с требованием подчинить государство церкви и со знаменитым перечнем современных ересей, Курциус прославлял греков за то, что они сумели отстоять свою свободу перед угрозой теократии.

Итак, классический канон образования пока еще в силе, и Вильгельм II еще не вынес ему свой простой, но суровый приговор (1890): «Кто сам учился в гимназии и знает ее изнутри, тому известно, чего ей не хватает. А не хватает ей прежде всего национальной основы. Мы должны строить гимназическое образование на немецком фундаменте и воспитывать в молодом поколении немцев, а не греков или римлян![24]» Макс Вебер рос в эпоху, когда две эти составляющие — немецкая и классическая — пока еще не вступили в борьбу за сферу образования. Пока еще не наступила эпоха, когда античность стала подаваться буржуазии как нечто чуждое, архаичное, далекое в своих идеалах и требованиях. Впрочем, историк церкви Франц Овербек — университетский приятель Макса Вебера–старшего, состоявший с ним в одном студенческом братстве в Гёттингене, — уже в 1873 году в своей работе «О том, насколько христианской является наша теология сегодня» писал о пропасти между изначальным христианством поздней античности и современным христианством, а годом ранее Фридрих Ницше в своем трактате «Рождение трагедии из духа музыки» писал о бездне, разделяющей греческую античность и буржуазный мир XIX века с его сентиментальной тоской по этой самой античности. Однако общественный резонанс эти констатации вызвали лишь десять или даже двадцать лет спустя. Так что в отношении юного Макса Вебера еще можно утверждать, что его способность политического и исторического суждения формировалась в постоянном сопоставлении современной политики и античности.

Тем не менее впоследствии Рим всегда интересовал Вебера больше, чем Афины, а, кроме того, по мнению исследователя творчества Вебера Лоуренса Скаффа, именно Рим, «а не современное ему национальное государство питал его историческое воображение»