Наши путешественники весь день не отходили от окна, молодая страна словно разворачивала перед ними всю свою красоту и силу. Всеобщий энтузиазм передался и им, на месте не сиделось, хотелось вместе со всеми строить эту новую, такую манящую, жизнь.
К ночи добрались до Екатеринбурга. И вновь были поражены обилием и яркостью огней, большими домами, асфальтированными улицами, наполненными машинами, людьми, впервые увидели трамвай. А утром, со всеми узлами и мешками, высадились на перрон станции Челябинск. Отсюда предстояло добираться на местном поезде по другой ветке. Ехать было недалеко, да ждать пришлось часа три. В шумном, грязном зале ожидания в толпе шныряли беспризорники, наглые, как воробьи. Стоило Георгию отойти, а бабам отвлечься на раскапризничавшихся детей, как уж узла не досчитались. Саня кинулась было за пацаном, да где там! Тот словно растворился в толпе.
Только к вечеру прибыли, наконец, измученные путешественники в Аргаяш.
Аргаяш оказался большим селом, выросшим рядом с железнодорожной станцией. Эта железная дорога вместе с проходившим через село Челябинским трактом, словно артерии, питали поселок, давая ему силы для быстрого роста. Широкие, прямые улицы быстро застраивались добротными домами за крашенными дощатыми заборами. Рядом со станцией был элеватор, где предстояло работать Георгию, поодаль находилась птицеферма, строились мастерские. Улицы сбегали к широкому озеру, в тихой глади которого отражались ивы и зелёные холмы. Через село по тракту пылили полуторки, трактора. На площади возле клуба, где на высоком столбе говорил и пел репродуктор, по вечерам собиралась молодежь. Да и бабы постарше любили пощелкать семечки, послушать радио, усевшись на лавочке под старой березой на краю площади.
Поначалу семью Халевиных определили на постой в просторный, светлый дом на улице Элеваторной, недалеко от станции, выделив им чистенькую, уютную комнатку. Хозяин дома, пожилой башкир, новых жильцов, казалось, не замечал. Невысокого роста, кривоногий, с округлым брюшком, он ходил по двору важно, словно петух, изредка покрикивая на незнакомом языке на жену. Та смотрела на него глазами дворовой собачонки, которая робко повиливая хвостом, заглядывает в лицо хозяину, пытаясь угадать, пнет он её или приласкает.
Хозяйка в молодости, видать, была красавицей. И сейчас еще на неё приятно было посмотреть. Стройная, с блестящими, как смородины, глазами, она быстро сновала по двору, и тихий звон её монист слышался, казалось, сразу отовсюду. Черные с густой проседью волосы были заплетены в две толстых косы, спускавшихся по спине аж до пояса. Робкая и молчаливая с мужем, с жильцами она держалась важно, с удовольствием выговаривая им по каждому поводу: то белье не там развесили, то самовар не там поставили, то дети, играя, забежали на хозяйский огород. Делая очередное замечание, хозяйка с достоинством добавляла: «Мин ведь хожяин!».
