Небольшая аудитория наполнялась до отказа. Чаще всего где–то у окна можно было видеть стоящего во весь рост высокого Михаила Александровича Леонтовича, чем–то напоминающего Пьеро, в длинной узкой, облегающей по фигуре спецовке. Часто бывал жизнерадостный Андронов; к его цветущему лицу и открытому «удалому» виду очень шел расстегнутый ворот рубахи без пояса.
Семинар был праздником не только для московских физиков, гостями, правда нечастыми, были ленинградцы: Гамов, Иваненко; запомнился ярко–красный галстук Ландау. Были и зарубежные гости. Трудно отказаться от упоминания семинара, на котором присутствовал Эренфест [17]. Небольшого роста, подвижный, коренастый, очень оживленный; ему, казалось, невозможно долго усидеть на одном и том же месте, в одной и той же позе. Помнится, он достал из кармана смятое письмо, это была еще не опубликованная работа Дирака о следствиях знаменитого уравнения Дирака. Он недоуменно комментировал очень непонятные тогда строчки письма. «Здесь речь идет о каких–то дырках в вакууме, — сбивчиво начал говорить Эренфест. — Эти дырки несут положительный заряд, утверждается, что протоны, — пожимал он плечами. — Если б это писал не Дирак, — разводил руками Эренфест, — то я бы просто… Но Дирак гений, вот и разберись тут!» Возникло еще какое–то непонятное место письма. Эренфест наконец сказал, что ему трудно переводить с английского на немецкий, а потом с немецкого на русский, и попросил Мандельштама прочитать письмо. Когда Леонид Исаакович удачно справился с каким–то темным местом письма, Эренфест порывисто вскочил со стула, похлопал по плечу Леонида Исааковича, приговаривая по–русски: «Хо–о–роший дядя! Хо–о–роший дядя!»
На этих семинарах я впервые увидел Сергея Ивановича, видел издали, с последних скамеек аудитории. Как я мог тогда предвидеть, какую роль в моей жизни будет играть этот пока, в сущности, незнакомый мне человек!
Будучи студентом последних курсов, я «отрабатывал», как тогда говорили, оптический практикум. Он был только что организован М. А. Леонтовичем под руководством С. И. Вавилова. Однажды неожиданно для меня Михаил Александрович Леонтович предложил мне стать аспирантом у Сергея Ивановича Вавилова. Помнится, он сказал примерно следующее: «Я не знаю, как у вас там с теорией, вот Блохинцев, например, четко проявил себя как теоретик. Но я вижу, что руки у вас хорошие и вы могли бы стать экспериментатором». Так я оказался аспирантом, экспериментатором у С. И. Вавилова. О Сергее Ивановиче писалось много. И многое еще можно писать. Но о нем трудно, очень трудно писать так, чтобы возник тот образ, который был бы образом реального Сергея Ивановича. Портреты, скульптуры и даже фотографии как–то не дают о нем истинного представления, упрощают сложный образ Сергея Ивановича. В них нет того вавиловского шарма, которым обладал Сергей Иванович. Вы не видите внимательно смотрящего на вас, как бы изучающего вас взгляда, взгляда его больших и теплых карих глаз. Вы не слышите характерных низких нот его, вавиловского, голоса, с его покашливанием, его, вавиловского, юмора, его специфического жеста, когда склоняясь набок, он достает из кармана папиросы, в то же время как бы привязывая вас к себе своим внимательным глазом.
