«Профессор Ландау.
27 февраля 1962 года.
Семь недель назад — тяжелая автомобильная катастрофа. Перелом таза и ребер. Рентгеновское исследование обнаруживает двусторонний перелом черепа и оперативное трепанационное отверстие в левом среднефронтальном положении около пяти сантиметров перед центральной извилиной… его жизнь была спасена только благодаря героическому уходу и лечению… Я делаю вывод, что консервативная терапия, примененная в случае профессора Ландау, была правильной. Ничего больше сделать нельзя.
Прогноз очень затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернется способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда…
Уайдлер Пенфильд».
После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:
— Прибор не сломан. Выздоровление придет не сразу, очень постепенно.
Вечером Ландау был перевезен в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, еще более оптимистическую: «28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте.
Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У. П.»
Профессор Валентин Александрович Поляков как–то заметил:
— Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.
Среди врачей ходила шутка:
— Своим спасением Дау на тридцать три процента обязан врачам, на тридцать три процента — физикам, на тридцать три процента — собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на один процент — господу богу.
Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.
Первое слово Дау сказал в воскресенье 8 апреля. Это было одно–единственное слово, обращенное к медсестре:
— Спасибо.
На следующий день дежурил Алексей Алексеевич Абрикосов. Когда он в белом халате зашел в палату, медсестра спросила:
— Лев Давидович, вы знаете этого человека?
— Знаю.
— Как его фамилия?
— Абрикосов.
— А кто он — врач или физик?
— Физик.
При этом Дау приветливо посмотрел на Алексея Алексеевича и улыбнулся ему.
Теперь уже не могло быть сомнений — к Дау вернулась способность говорить. Зато Абрикосов от волнения и неожиданности так растерялся, что едва не утратил дар речи.
Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков и физиков. Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, читал наизусть Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
