Но пройдя немного по землям Филиппа, нам показалось, что мы попали в другой мир. Пейзаж изменился, местность становилась все более пересеченной, заросшей густым лесом. Деревни, встречавшиеся нам на пути, напоминали маленькие языческие крепости, неприступные, ощетинившиеся толстыми стенами, они демонстрировали абсолютную несовместимость с миром цивилизации. По обеим сторонам дороги то и дело то там то тут возникали святилища местных идолов, отовсюду на нас смотрели лица демонов: то ли их специально вырезали на камнях, то ли нас смущали причудливые очертания скал, то ли скалы имели некие тайные метки, скрывающие капища. Трудно было поверить, что мы вступили на древнейшие израильские земли, — так все переменилось. Совсем скоро выяснилось, как нам повезло, что Симон был с нами: владея местным наречием, он сумел расположить к нам местное население, обычно не жалующее евреев.
Мы расположились на ночлег в лесу неподалеку от Панеи, или Кесарии Филиппийской, как теперь назывался этот город. Симон настаивал, чтобы мы остановились в городе, где было бы безопаснее, но Иешуа, хранивший молчание все это время, наотрез отказался идти через заставу. Настало утро, и мы с Иоананом пошли раздобыть что-нибудь поесть. Случайно мы забрели к истоку Иордана и натолкнулись на пещеру с капищем Пана. Кроме того, прилегающая местность была усеяна храмами в честь Императора Августа, построенными по распоряжению Ирода Великого, одним словом, мы попали на языческое пиршество, которое нами воспринималось как святотатство. Правда, культ Пана восходил к подлинно народным верованиям, что можно было бы отнести к его сомнительным достоинствам. В тот ранний час у капища уже скопилось много приезжих; кое-кто из них, охваченный экстазом, корчился на земле. Вырубленные в скалах небольшие ниши были заполнены фигурками идолов. Повсюду оставлялись подношения в виде пищи, гирлянд, монет, золотых и серебряных слитков. Иоанан, никогда доселе не сталкивавшийся ни с чем подобным, был потрясен картинами истового поклонения языческим богам.
Иешуа по-прежнему был немногословен, но в конце концов все-таки выяснилось, что путь наш лежит к горе Гермон. Узнав об этом, Симон невероятно забеспокоился. Гермон была культовой горой хананеев, и наш Симон совершенно искренне страшился гнева отвергнутых им богов, паника его усилилась еще больше, когда однажды ранним туманным утром до него донеслись стоны и вопли, на самом деле оказавшиеся гимном, распеваемым поклонниками во славу Пана. Очевидно, Симон не вполне еще утвердился в своей новой вере и по ночам боялся совсем не воров, как думали мы сначала, — он не смыкал глаз в ожидании, что Пан наведет на него порчу или выкинет еще какую-нибудь злобную штуку. Все свои страхи Симон старательно скрывал от Иешуа и лишь позднее, несколько успокоившись, осторожно поделился со мной и Иоананом своими переживаниями.
