Меня сильно удивляло то, что во время таких бесед Иешуа никогда не прибегал к снисходительному тону, никогда намерено не касался того, что лежало за пределами их понимания. В то же время, если проповедь касалась важных тем, сути его учения, например когда он говорил об уже упомянутом Царствии, тонкостью суждений он превосходил самого Хилеля Вавилонянина. Как и фарисеи, он, как мне казалось, признавал идею воскресения, веруя в то, что Господь не заставил бы нас страдать здесь, на земле, где грешник процветает, а праведник терпит унижения и обиды, без надежды на окончательное справедливое воздаяние. Он не утверждал, что наше тело после смерти отойдет на небеса, хотя очевидно, оно будет отдано земле и в конце концов съедено червями. Он не говорил о том, что будет с душой, как об этом обычно рассуждают греки. Он, скорее, настаивал на том, что нельзя говорить о жизни и смерти, о душе и теле так, как будто одно существует отдельно от другого. Если мы уверимся, что так оно и есть, остается лишь прийти к выводу о том, что каждый человек должен смотреть на другого, думая только о выгоде, которую он может получить. Рассуждая так, остается лишь проводить жизнь в удовольствиях, предаваясь порокам и обжорству, стараясь не думать о неизбежном конце. Или уйти в отшельничество, отрекшись от жизни. Сначала неопределенность суждений я приписывал его некичливой натуре. Потом решил, что он пока еще сам не нашел точных ответов. Но спустя еще некоторое время я оценил мудрость такого подхода. Я осознал также все безумие попытки объяснить словами сущность того, что выходит за пределы нашего понимания, как, например, попытка понять Бога.
Неопределенность его учения, однако, дала повод к толкованию его взглядов вкривь и вкось. Легкости, с которой он наживал себе врагов, можно было только подивиться. Группа врагов, включая и некоторых бывших сторонников, накопилась довольно внушительная. В Капер Науме меня сначала удивляло то, что он не собирает своих людей в молельном доме. Он избегал бывать там даже в субботу, и вместо службы мы шли молиться на берег. Потом я узнал, что один из раввинов города запретил ему приходить в молельный дом. Раввин был старый саддукей по имени Гиорас. Прежде всего на такой шаг Гиораса подтолкнула проповедь о Воскресении, что саддукеи считали достойным анафемы. Но была и еще одна причина конфронтации. Стало известно, что Иешуа исцелил больную девочку в субботу, и Гиорас обвинил его в осквернении субботы, тем более что болезнь была не смертельной.
