И вот грядёт князь законный по родному своему городу и видит на улицах множество своих знакомых. Правда, его самого не узнал никто, ведь всё обличье у него теперь было другое. Конечно, досадно было правителю настоящему играть тут во всякие тайны, ну да ведь время пока ещё не приспело ему народу своему как князю показываться.
Вот приходит он к своим палатам и говорит борзоватым нахальным стражникам: я де целитель великий из-за моря, сподобен я лечить любую хворь и прибыл я сюда специально, чтобы поднять на ноги вашего болезного князя.
— А как тебя звать-величать, великий заморский врач? — спрашивает у него главный стражник, сверля притом Буршу взором угрюмым.
— Воебур я, — ответствовал тот, не моргнув глазом, — Большой я мастак по порчам всяким да по сглазам.
— Тогда в палаты давай пожалуй, — наёмник Буршу в его же дворец приглашает, — Там как раз очередь образовалась из всяких целителей да врачевателей.
— А что, никто был не в силах князя вашего излечить?
— Да какое там излечить — и болезнь даже определить никто не может изо всех этих плутовских рож! Была бы моя на то воля, я бы сих шарлатанов на площади бы порол!
— Во-во — верно замечено! — кидает тут Буршу в смех, — Порка — это самое лучшее лечение для душ покалеченных…
Пришли они вскоре в большую залу. Буривой глядь — повдоль стен лекаря всякие сидят. И до того-то, действительно, хитрые были у многих из них хари, что Буривой коня бы им лечить не стал доверять, не то что особу княжескую…
Слишком-то долго никто из лекарей у больного не задерживался. Все выходили из спальни озадаченными, кто-то из них мрачно молчал, а кто-то, словно курица, кудахтал: совершенно, мол, неизученный тут случай, болезнь де абсолютно загадочная…
А тут уже и Бурше идти вроде надо…
Поднялся он не спеша, напустил на себя вид важный и вдруг видит: захаживает в залу какой-то старец страшный. Был он высокий, худой, имел очи огромные, горящие будто уголья, и громадный нос крючком, а облачён незнакомец оказался в одежды чёрные. Лекаря́ и целителя сразу же прикусили свои языки и все как один на старца удивлённо уставились. А тот ни на кого даже и не глянул и прямиком к дверям спальным — шасть.
— Погоди-ка, любезный, — обратился Буривой к старику вежливо, — тута ведь очередь живая и теперича иду я…
А тот на Буршины словоизлияния — ноль даже внимания. И дверь уже вовнутрь открывает…
— Э, да ты, старче, я гляжу, нахал! — заявляет тогда громко нашенский «врач».
