Вот размахивается Буривой плёткою в очередной свой раз, а тут глядь — пропал поротый гад с глаз долой моментально, и на его месте стонущий и спящий Хоролад показался…
Не успел Бурша полёт плётки вовремя остановить и хорошенько прижарил князюшку по толстой его заднице.
Тот аж на ноги птицею взвился да в крик:
— Что такое?! Где я? Что со мною? Почему так больно?.
Опустил тогда Бурша нагайку целящую, и пот с чела стал утирать.
— Да уж, князь Хоролад, — покачал он головою с укоризною явной, — коли поведать кому, что с тобой было, так и не поверит ведь никто. И ты сам даже в то не поверишь, каков у тебя внутри жил зверь!
— Буривоюшка! Дорогой ты мой! — возликовал тогда князь спасённый несказанно, — Да неужто от злого заклятия ты меня наконец избавил?!
А у самого лицо — ну совсем ведь сделалось другое: добрым-предобрым оно стало, а было доселе презлое.
— Меня же карга одна старая заколдовала, — Хоролад в объяснения тут ударился, — за то, что я на дочке её, уродине, жениться когда-то отказался. Знал я, чуял, что за чудище во мне обитало, да не в силах был я воле злой противостоять…
А в это время снаружи спальни шум послышался чрезвычайный. Гомон людской встревоженный заполнил весь коридор, и кулаки пудовые в двери забарабанили.
— Князь! Князь! — люди оттуда орали, — Князь наш, батюшка! Что за рёв там был в опочивальне? А ну-ка, братцы — давай, двери ломайте!
Только не пришлось им ничего-то ломать. Подскочил Хоролад к дверям, да и распахнул их настежь.
— Да вот же он я! — взгорланил он радостно, — Жив-живёхонек и здоровее прежнего во сто раз!
Хлынули в спальню бояре да стражники, на князя своего с Буривоем они уставились, и никак-то не сообразят, что тут была у них за буза…
А Хоролад уже к Буривою стопы свои направил, заключил парня тотчас в отеческие свои объятия и трижды благодарно его поцеловал.
— Вот, — к челяди он, наконец, оборачивается, — прошу любить и жаловать — Буривой это, друзья, молодой князь Буянский, а ещё спаситель мой отважный от страшной одной напасти!
В-общем, в ту ночь суматошную никто уже в палатах княжеских толком-то и не спал. Приказал Хоролад и Ояра к себе немедля доставить и повинился пред ним покаянно за самодурство своё окаянное. «Не желаю, — он орал, — я для дочери своей Лании любого иного мужа, нежели ты, бравый Ояр! Вот подлечу я тебя, свет Оярушка, а потом честным пирком, да за свадебку, а? Прости, сынок, глупого старика за дурь его рьяную!»
Короче, лучше некуда у них там всё сложилось. Закатил душою исцелённый Хоролад пир величайший в честь своего избавителя славного, и всю-то неделю весь Старый Град пил там, гулял и всяко жизни радовался.
