Последнюю сборную толпу рабов я закупил двумя партиями именно в Картаге.
— Тебе известно, откуда привезли этих несчастных, благороднейший Флакк? — неожиданно проявил детализированный интерес епископ.
— Большей частью галлы из Аквитании, прирожденные рабы, хочу тебе сказать, Аврелий. Людишки крепкие и чаще всего покладистые, с рудным и кузнечным делом кое-кто и раньше был знаком.
— По природе, с которою Бог изначально сотворил человека, нет раба человеку или греху, — назидательно поправил гость хозяина.
— Истинно так, прелатус Аврелий. Поэтому мною лично обещана свобода всякому аквитанскому галлу, кто ее беспорочно заслужит, не согрешит бездельем либо строптивостью.
— Исповедимо и нередко уничижение приносит пользу услужающим, — равным образом наставительно согласился епископ. — Вели объявить всем, благороднейший Флакк, на закате по окончании повечерия, благословенного частицей мощей Святого мученика Стефана, у часовни Воздвижения Креста Господня я буду исповедовать всех того желающих катехуменов и полнозначно окрещенных.
Хозяину хватило лишь одного взгляда в сторону Аппелеса, чтобы тот тут же отложил рисовальные принадлежности, низко поклонился епископу и оставил триклиний. Тем временем Флакк возобновил внешне очевидное следственное изложение, все еще требующую целого ряда неопровержимых доказательств и непротиворечивых ясных, даже очевиднейших свидетельств.
— Едва ли нам тут стоило полагаться на бдительность тевтонских внутренних стражников, мой преподобнейший Аврелий. Допускаю, два негодяя напились крепкого мерума и до рассвета всю свою четвертую вигилию мертвецки проспали в каверне у теплого источника, когда неизвестные изверги вырывали внутренности у похищенных из моего дома рабыни с дочерью. Оба охломона, кстати, клянутся, как будто некто наслал на них сонный морок, и куда-либо от камня под дубом они ни на минуту не отлучались.
Между тем совсем некстати после убийства маленькой красавицы Лоллии по всей округе поползли тревожные слухи: язычники-пунийцы принялись как бы вновь поклоняться древним кровожадным богам, принося в жертву христианских детей. Указывали и на следы детского кладбища поблизости от кровавого камня Аштарот.
Тень подозрения, естественно, пала и на меня, но более всего на Полигистора, с моего указания присматривающего за тайными язычниками-двоеверцами. В том и моя вина, если мы оба закрывали глаза на суеверные и малопристойные весенние обряды пунийских женщин, напоминающие вакхические мистерии. Время от времени на том же камне-бетиле они суеверно сжигают случающиеся выкидыши, а родовой послед и обрезанную пуповину у наших повитух в обычае зарывать на древнем тофете.
