Она была горда и унесла свое горе к себе в комнату, как унесла с собой свою любовь в ту ночь, когда он уезжал. Ни один звук не выдал дому ее несчастья; газета на полу, запах подгоревшего молока — все это не говорило ни о чем. В конце концов ее сердце — лишь одно из тысяч сердец, которые терзаются в эту лунную ночь жестокой мукой. Каждую ночь, год за годом, тысячи женщин прячут лицо в подушку, пытаясь заглушить это первое страшное чувство осиротелости; они словно ищут тайного прибежища, слабого утешения в мысли о том, что есть и другие, у которых такое же горе. Утром она поднялась после бессонной ночи, даже как будто съела завтрак и пошла в госпиталь. Там, с каменным лицом, с темными кругами под глазами, она принялась мыть тарелки и блюда.
Пирсон узнал о гибели Морленда из письма Тэрзы, которое получил во время завтрака. Он прочел его с великой горечью. Бедная, бедная маленькая Нолли! Какое страшное несчастье для нее! Весь день он работал с кошмарной мыслью, что вечером должен будет сообщить ей это. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким, никогда так страстно не желал, чтобы здесь была мать его детей. Она знала бы, как успокоить, как утешить! На ее груди девочка могла бы выплакать свое горе. Весь этот час между семью и восемью, когда он обычно выполнял обязанности представителя бога перед своими прихожанами, он провел в молитве, прося указания: как нанести ей этот удар и как залечить рану? Когда наконец Ноэль пришла, он сам открыл ей дверь и, отбрасывая волосы с ее лба, сказал:
— Зайди ко мне на минутку, родная!
Ноэль пошла за ним в кабинет и села.
— Я уже знаю, папа.
Ее стойкость поразила Пирсона больше, чем если бы Он увидел естественный взрыв горя. Робко поглаживая ее волосы, он нашептывал ей то же самое, что Грэтиане и многим другим в такие минуты:
— Смерти нет. Жди новой встречи с ним. Бог милосерден!
И снова он изумился спокойствию этого бледного лица, такого юного.
— Как ты мужественна, дитя мое! — сказал он.
— Ничего другого не остается.
— Могу ли я сделать что-нибудь для тебя, Нолли?
— Нет, папа.
— Когда ты узнала об этом?
— Вчера вечером.
Она знала уже почти сутки и не сказала ему ни слова!
— Ты молилась, моя девочка?
— Нет.
— Попытайся, Нолли!
— Нет.
— О, попытайся!
— Это было бы нелепо, папа. Ты не понимаешь.
Охваченный горем, растерянный, Пирсон отстранился от нее и сказал:
— У тебя страшно усталый вид. Может быть, примешь горячую ванну и тебе дадут пообедать в постель?
