Девушка, подававшая коктейли и икру, с любопытством подняла на Кейстера голубые глаза. Ах, как это ему было приятно! Ведь он полгода не играл.
— Ну, какая это роль! — протянул он небрежно. — Я согласился на нее просто э… э… чтобы заполнить брешь.
А под жилетом отозвалась пустота: «Да, да, меня тоже надо заполнить».
— Давайте перейдем в ту комнату, Кейстер! Захватите свой коктейль. Там никто нам не помешает. Что будем есть, омара?
— Люблю омаров, — пробормотал Кейстер.
— Я тоже. Здесь они чудесные. Ну, расскажите, как вы поживаете? Ужасно рад вас видеть! Вы единственный настоящий артист из всех, кто у нас играл!
— Благодарю, у меня все в порядке, — ответил Кейстер и подумал: «Неисправимый дилетант, но добрый малый».
— Вот здесь и сядем. Подайте нам хорошего, большого омара, и салат, и э-э… мясное филе с картофелем. Картофель поджарить, чтобы хрустел, и бутылку моего рейнвейна. И еще… омлет с ромом — больше рома и сахара. Не возражаете?
«Еще бы я стал возражать!» — подумал Кейстер. Они уселись за столик друг против друга в небольшой задней комнате.
— За успех, — сказал Брайс-Грин.
— За успех, — повторил Кейстер, и коктейль, булькая в горле, казалось, отозвался: «Успех».
— Что вы думаете о теперешнем состоянии драмы?
О! Этот вопрос был близок сердцу Кейстера. Приятно улыбаясь только уголком рта, чтобы удержать в глазу монокль, Кейстер не спеша произнес:
— Никуда не годится!
— М-да! — отозвался Брайс-Грин. — Нет у нас талантов, верно?
«Денег нет», — подумал Кейстер.
— Какие роли вы исполняли за последнее время? Интересные? В «Старом ворчуне» вы были великолепны!
— Ничего особенно интересного. Я немного развинтился, как-то… э-э… ослаб.
И брюки, ставшие широкими в поясе, словно подтвердили: «Ослаб, ослаб».
— А вот и омар! Вы любите клешни?
— Благодарю, я все люблю!
Ну, а теперь есть, есть, пока не станет тесен пояс. Пир! Какое блаженство! И как легко льется его речь: он говорит, говорит о драме, о музыке, об искусстве, то хвалит, то критикует, поощряемый восклицаниями и круглыми от восхищения глазами угощающего его провинциала.
— Черт возьми, Кейстер, у вас седая прядь! Как это я раньше не заметил? Мне всегда нравились такие meches blanches. Извините мою бесцеремонность, но как она появилась, сразу?
— Нет, не сразу.
— И чем вы это объясняете?
«Попробуй-ка поголодать», — вертелось у Кейстера на языке, но он ответил:
— Право, не знаю.
— Но это замечательно! Еще омлета? Я часто жалею, что не пошел на сцену. Должно быть, великолепная у актера жизнь, когда имеешь такой талант, как у вас.
