Балтийский моряк Мосолов, когда кончилась борьба с басмаческими бандами, увлекся чабанской наукой. Его соратница — ныне академик и Герой Социалистического Труда Нина Трофимовна Нечаева рассказывала мне в Ашхабаде, как вместе они работали на первой пустынной станции, вместе начинали в тридцатых годах изучение пустыни, ее пастбищ, маршрутов отар. Когда-то баи делили между собой пустыню и колодцы, определяли пути кочевий. Коллективизация потребовала пересмотреть многое в чабанском деле и овцеводстве в целом, которое всегда было одним из главных богатств и забот Туркмении.
Рассказ Нечаевой [11], описавшие то, что тысячи лет было лишь изустным преданием, не могли не волновать. Хотелось скорее уйти в пустыню, чтобы продолжить изучение опыта туркменских чабанов. Без пастушества и сегодня не обойтись. Пустыни и степи кормят мир мясом.
Присматриваясь к тому, как Язклычев слушал меня, я все больше ощущал сложность характера этого человека. Сквозь решительные, властные черты лица руководителя большого совхоза просвечивали вдумчивость, неторопливость в мыслях, уважение к собеседнику, так знакомые мне по общению с пастухами.
— Трудно быть чабаном. Сам знаешь, никто не хочет спать у костра, — заметил директор.
— Нужно научиться управлять отарой издалека, не
ходить за ней следом. Тогда многие трудности исчезнут, пастушество станет иным…
— Ну что ж, такая наука нужна. Пошлем в лучшую бригаду…
…Между тем темнело, холодало, по сторонам тянулись все те же барханы, дорога казалась мне затянувшейся, пора было и приехать. Наконец мы добрались до бетонной прямоугольной кошары. Подошел Нурягды, бригадир, как объяснил мне Пишик-ага, поздоровался со всеми за руку. Мы перетаскали мешки с мукой в кошару, сложили у одной стенки. Машина отправилась обратно, увезя с собой Нурягды.
Не зная, куда себя деть, я бродил сиротливо у кошары, а Пишик-ага тем временем принес вязанку веток, запалил прямо у стенки кошары костер.
— Ночуем здесь? — спросил я, не понимая, добрались ли мы до стоянки бригады. Не было ни овец, ни дома, ни палатки, вообще ничего, что можно было бы принять за хозяйство бригады. Назначения пустой безжизненной громады кошары я пока не знал.
— Здесь ночуем, — ответил Пишик-ага. — Ты отдыхай, а я пойду к отаре.
Оставшись в одиночестве, я дремал у костра, подложив под бок рюкзак, иногда подбрасывал дров, жалея, что не посмотрел, где их Пишик-ага собрал. Ветки были какими-то странными — снаружи зелеными, внутри коричневыми, словно гнилыми. Попадались и сухие коряги — крученые, дряхлые. Я впервые видел дрова из саксаула.
