Этология стадных животных | страница 27

Наконец, мы придумали способ, как увести неразумную мать с собой. Малыша опять положили в мешок, голова его была наружу, а рядом, голова к голове, привязали верблюдицу.

Шли по пустыне, вели верблюдов, радовало, что принес бригаде хоть малую пользу. И уже в который раз я поймал себя на мысли, что спешу на Культакыр, как к родному дому.

Когда мы вышли из газика и пожали старшему чабану руку, зоотехник начал разговор так:

— Секретарь комитета партии товарищ Аннакулиев сказал, заместитель министра сказал, начальник Управления сказал, директор совхоза сказал, главный зоотехник сказал, я тебе говорю: «Вот товарищ из Москвы будет у тебя работать…» — Дальше он перешел на туркменский, поясняя, чем я буду заниматься. Перечень людей, у которых я побывал, прежде чем оказался в совхозе имени 26 бакинских комиссаров, по-видимому, обосновывал законность моего пребывания в бригаде, а может быть, и служил мне моральной поддержкой.

За спиной старшего чабана Манты Мамедова я видел уходящую вдаль отару. Черные цепочки овец стремились по белой равнине к встававшей на горизонте ослепительно белой стене.

Овцы шли, пряча головы от солнца в тень друг друга. Мне еще была незнакома эта черта их поведения, не приходилось работать в пустыне летом. Неудовлетворенное желание изучить жизнь отары в жару, накопленное за долгие месяцы «московской» жизни, делало меня нетерпеливым, хотелось поскорее закончить церемонию знакомства и приступить к делу.

Мир вокруг был гол и неуютен. Мне предстояло сейчас войти в него, а Манты — стать моим товарищем, учителем и опекуном. Связующей цепочкой между Москвой и этой жизнью было письмо моего руководителя, профессора Боголюбского. Один из секретарей Центрального Комитета Компартии Туркменистана в прошлом занимался научными исследованиями, и мой профессор дал мне рекомендательное письмо. Быть может, столь высокой протекции и не требовалось, хватило бы официального письма института в управление сельского хозяйства, объяснявшего, почему мне необходимо добраться до лучшей чабанской бригады и там пасти овец.

Землю сплошь, словно штукатурка, покрывала рыхлая корка гипса. Самодельные кожаные обутки Манты и мои кеды отпечатывали на ней следы, пока мы догоняли отару. Поравнявшись с ее авангардом, остановились отдохнуть, сели, где пришлось, и мои брюки, так же как у Манты, стали белыми от гипсовой пыли. Она покрывала все, словно мы находились во дворе цементного завода. Потом я привык к этому, перестал замечать белый цвет пустыни, всего, что нас окружало. Но среди впечатлений первого дня это было самым сильным.