— Что с тобой?
— Мнэ-э-э-э… — с каким-то адским усилием издал я.
— Встать сможешь? Бля, откуда кровь…
Я снова воспользовался головой, чтобы донести своё несогласие.
— Пиздец, — весьма точно охарактеризовал незнакомый голос. Обессилев, я ткнулся лицом куда-то в грудь спасителя и понял, что рук всё-таки не чувствую.
А потом мир схлопнулся.
И всё пропало.
Утро следующего дня нельзя внести в список самых мягких пробуждений в моей жизни.
Во-первых, я был черт знает где.
Серьезно. Черт. Знает. Где.
Белый гладкий потолок, безумная, увешанная плакатами комната, изуродованная наклейками мебель — всё вокруг было незнакомое и странное. Во-вторых, незнакомым было и моё тело, отключенное от нервных центров и, кажется, вывернутое наизнанку три-четыре раза.
— О, проснулся, спящий красавец.
Я вздрогнул и повернулся к двери.
В проходе стоял Никита — в белой майке, засунув руки в карманы спортивных штанов, неизменно обвешанный металлом, как всегда ехидный, но какой-то домашний и сонный. Не сказать, что я испытал особое облегчение, но страх, сжимавший сердце ледяной рукой, почему-то отступил.
— Где я?
— На моей съемной, — ответил тот. — Прости, пятнышко. Кто ж знал, что Соломонов такой ушлепок. Раз такое дело, придется из-за тебя пары прогулять.
— Что вообще случилось…
— Тебя опоили GHB и слегка покромсали, — Никита ткнул пальцем себе под ключицу. Я медленно опустил взгляд и обнаружил на себе штук пять пластырей и пропитанную кровью марлю. — Они сами были угашенные, так что это ещё цветочки и дело могло закончиться очень печальными ягодками.
— Как ты узнал?
— Увидел, что соломоновы подлизы пасутся возле профкома, решил перепроверить. Не зря.
— Выходит, ты сперва меня подставил, а теперь спас… — я потер лицо ладонями. — Бля, мне хана.
— Звонила твоя мама, — Никита покрутил перед носом моим телефоном, от чего я почти соскочил с кровати, но очень скоро понял, что своим ногам не хозяин и осел на краю койки враскорячку. — Я сказал ей, что ты налакался и переночуешь у одногруппника.
— Отличная, блин, отмазка…
Мозг тем временем потихоньку разгонялся. Ярко представились картины кары несчастного меня — мать почему-то виделась богиней войны, обрушивающей свой заточенный до остроты бритвы меч.
А потом Никита улыбнулся так, что мыслительный процесс снова застопорился и, кажется, вместе с ним остановилась вся жизнедеятельность моего организма.
— Ещё звонил твой личный охранник. Раз пятнадцать. Меня его звонки достали, пришлось ответить, уж извини.
