Мне почему-то трудно поверить, что человек, надевший ярко-оранжевую велосипедную майку, одновременно может быть готов убивать. (Или наоборот.)
Убийца расстреливает Лили не по правилам. Ему нужно было бы сначала долго учиться этикету этого ремесла у маститых профессионалов старой школы. На дело следовало бы идти в черном костюме (безупречно сшитом добропорядочным дядюшкой) и белой сорочке (только что выстиранной любящей матерью). Минуя официантов, киллер должен был бы отпустить шутку об омарах, которым суждено пережить гурманов клиентов. Заказное убийство — настоящее искусство, его нельзя совершать «между делом». Но парень появился из уличного потока людей и машин и снова в нем растворится. Это все равно что погибнуть под колесами его велосипеда, а не от его рук. Мне кажется, что когда человек расстреливает кого-то, вырядившись в такой футуристический технокостюм, он лишает акт подобающей серьезности. Смерть Лили — а я в тот момент уже уверен, что она умрет, — превращается в нелепую шутку. Киллеру следовало бы выйти, переодеться, извиниться перед публикой и проделать все еще раз, в полном соответствии с этикетом.
Когда я снова поворачиваюсь к Лили, в нее как раз попадает вторая пуля.
Прямо в голову.
Из черепа, как из пульверизатора, на разбитое зеркало брызгает кровь.
Я вижу болтающийся на клочке кожи кусок скальпа.
И начинаю смеяться.
Лили медленно наклоняется вперед, и в этот момент мы встречаемся взглядами. Я уверен, что она смотрит на меня. С той стороны смерти.
— Ублюдок, — успевает повторить она в третий раз.
Голова Лили склоняется еще ниже. Глаза закатываются. Как при оргазме. Как у святого в смертных муках.
Третья пуля попадает ей в живот, задев по пути край столешницы.
Лили застывает.
Я смеюсь и не могу остановиться, сам не знаю почему.
(Скорее всего последнее, что видела Лили в своей жизни, как ни ужасно, — это мое лицо, мой открытый рот, мой необъяснимый смех. Не думаю, что я мог бы подготовить для нее соответствующее случаю выражение лица, ведь я не актер. В конце концов, каждый из нас играет в жизни только свою роль. И вот эту сцену мы отрепетировать не могли. Или могли? Может, поэтому мне было так плохо. Ведь на самом деле я репетировал это «пиф-паф» много раз — в кино, перед видеомагнитофоном.)
Затем киллер поворачивается и целится в меня. Он всего в десяти футах от стола.
Я откидываюсь на спинку стула, но не отодвигаю его. Я хочу вскочить и где-нибудь спрятаться.
