Не знаю, в самом ли деле лицо дочери Аристарха Безденежных напомнило мне ту пронскую девочку или, быть может, буханка хлеба в ее авоське, пахнущая сытым теплом, вызвала это давнее воспоминание? Впрочем, что за глупости! Можно ли через три десятилетия вспомнить случайное лицо? Не помню я ее лица! Я родные лица отца и матери почти забыл, откуда же мне помнить лицо той девчонки, отнявшей у меня буханку хлеба. По какой же ассоциации именно дочь Аристарха Безденежных напомнила мне пронскую девчонку со злыми глазами?
— Я провожу вас, можно? — спросила она.
— Конечно. Но я просто так хожу. Брожу,— сказал я.— Иду никуда.
— Хорошо,— сказал она.— Я провожу вас никуда.
Я усмехнулся:
— Вы знаете туда дорогу?
— Знаю. Идемте?
— Ну что ж, идемте...
Мы долго шли. Вышли за город, пошли полем по тропинке через густую высокую пшеницу. В небе, в высокой голубой вышине, плескался жаворонок и звенел самозабвенно, ликующе — крохотная птаха, вымирающая над гербицидной землей. Моя спутница остановилась, запрокинув голову, слушала, прикрыв глаза. Лицо ее было почти счастливым, совсем детское, открытое лицо, которое само пело в ответ на песню крохотной волшебной птахи.
Мы прошли поле, вошли в лес. Лес был темен, мрачен. Солнце, игравшее в пшенице с тенями облаков, остановилось у кромки леса и не вошло вслед за нами. Прохлада, сырость, запах плесени охватили нас. Земля пружинила под ногами мягким мхом, старые ели росли густо, соприкасаясь вершинами, зловеще тихо было здесь.
Дочь Аристарха Безденежных шла сзади меня, но когда я обернулся, ее не оказалось, я один стоял в этом жутком сыром лесу — в таком лесу, наверно, и обитала баба-яга со своим приятелем кощеем бессмертным.
Испугав меня, что-то зашуршало в зарослях бузины, увешанных крупными, как вишни, ярко-красными ягодами, и оттуда вылетела, крича пронзительным голосом, распластав широкие крылья, птица. Что за птица, я не понял, сова, может быть, а может, это моя спутница превратилась в неведомую птицу, которая мгновенно исчезла, крик же ее все повторяло и повторяло эхо.
— Ау! — позвал я.— Где вы?
Никто мне не ответил.
— Отзовитесь, слышите? — взывал я, но она не отвечала, исчезла, может, быть и вправду обернувшись птицей, улетела в темную лесную чащобу, оставив мену одного на съедение волкам, если, конечно, волки водятся в жутких таких местах.
Я стал не то чтобы сердиться, но чувствовал неприятное беспокойство, ощущение неприкаянности, страха не страха, но потерянности и крикнул:
