— А то бы ко мне заглянули, — упавшим голосом предложила Валюта. — Чайку бы…
Тут он включил стартер, да еще прибавил как следует газу, чтобы не слышать ее, а затем помахал с доброжелательной улыбкой, круто развернул машину и с замиранием сердца опустился с насыпи в мягкую, беззвучную, неподвижную зыбь колеи.
С холма на холм он отмахал за полчаса семнадцать километров. Уж не раз перебегали дорогу джейраны и уносились танцующим своим галопчиком в солончаки. Видел он уже и пыльную лису-караганку, тощую, на хрупких лапках, но с хвостом несуразно богатым и пышным, как случайное наследство. Дважды приходилось покидать колею, чтобы объехать млеющую в горячей пыли змею. Чем ближе разливы, тем все чаще обнаруживала себя фауна, смущая горожанина свободой и неоспоримостью прав своих на эту землю.
На восемнадцатом километре захотелось остановиться — без нужды, просто так, — и Кирилл Валерьянович, хоть раз в году послушный своему «захотелось», в самом деле остановил машину и вышел.
Удивительно полная охватила его тишина. Живая тишина живой природы, когда и нету, строго говоря, никакой тишины, а есть растворенные в огромном воздухе звуки, всегда живущие в нем вместе с запахами и постоянно носимые ветром как украшения дня либо ночи. Ведь во все времена ветер так же погуживал в струнных кустарниках, всегда посвистывали суслики по увалам, и даже зуд карабкающегося в отдаленных холмах грузовика живет здесь, кажется, с мамонтовых времен.
Степь только казалась пустой, а если оглядеться, то над макушкой вон того, например, холма раскачивался в дрожащих токах воздуха коршун, кого-то выслеживал на земле. Картина торопливой этой охоты обеспокоила Кирилла Валерьяновича, словно он позабыл что-то важное… Что же? Ах, ну конечно! Он открыл багажник и с неизъяснимым волнением вынул чехол, в котором, по-городскому еще расчлененное, томилось по делу ружье. В несколько движений собралось оно и как будто само приложилось к плечу, источая чудные запахи смазки и пороха.
Кирилл Валерьянович повел стволами, мушка спрятала собою коршуна, так далеко была птица. Ореховый приклад холодил щеку, по стволам играли длинные проблески, уже подкрашенные алым — солнце поворотило к закату. Коршун переплыл к холму поближе и прошелся над ним вправо и влево, почти не шевеля твердыми крыльями. Неторопливо и быстро скользил он над склоном, повернув чуть на сторону приотрытый клюв, и вслед за ним передвигался зрачок человека, соединенный в смертоносное целое с черными скважинами стволов. Эх, сел бы так же селезень на прицел, завтра, на зорьке… Провести бы его точно так же, плавненько… а вот тут бы и можно…
