Даша немедля принялась выкладывать на стол из сумки хлеб, какие-то консервы, снопики зелени и щекастые яблоки, миски с ложками, кружки, красивую бутылку с французской этикеткой.
— Вот, пожалуйста, наша доля в пир, — сказала Даша. — Дайте, что ли, нож Борису, пускай хоть хлеб нарежет.
Посмеиваясь, Борис в два счета распахал буханку: видно было, что ему нравится подчиняться этой пигалице. Ну-ну, подумал Кирилл Валерьянович с той же неотчетливой неприязнью, лиха беда начало…
Но до чего же славно начинался этот вечер! День угасал с какой-то оперной торжественностью, солнце долго лежало на расплавленном горизонте, пока вдруг не повалилось за него, но долго еще пылали закатные облака кармином и бронзой, и камыши внизу шипели нарастающими волнами, и далеко на озере гукала неубитая выпь. Чудный разворачивался вечер.
— Боже мой, ну нельзя ж так готовить, Кирилл! — стонала Даша, вгрызаясь в сочную утиную ножку. — Я растолстею, изверг вы!
— Мм, да-а, — мычал Борис с набитым ртом, — работенка что надо. Всякий талант, Дашок, обязательно в чем-нибудь изверг — сейчас ты в этом убеждаешься.
— Подводит к мысли, что и он талант, — засмеялась Даша.
— Ну уж…
И Кирилл Валерьянович свою порцию уплетал с таким удовольствием, какого бы не испытал в одиночестве. Оно, конечно, чахохбили удалось, но славословия придавали ему некий особенный вкус.
— Кстати, о дарованиях, — заметил он. — О ваших, Боря, мне судить пока трудно, но у Даши бесспорный талант, и нечастый, — располагать к себе людей.
— Мужчин, — уточнил Борис.
— Пусть мужчин. Тоже люди, в некоторой степени. Уж насколько я был против вашего присутствия на острове, а теперь… с вами очень даже славно.
— Хорошо сидим, как любит говорить мой папочка, — сказала Даша. — И вообще, у меня тост. За связь времен, которая опять распалась.
— Шекспир пошел, — крякнул Борис. — Не рановато, Дашок?
— Успокойся, не трогаю я твоего Шекспира, — отрезала Даша. — Вот вы говорите, Кирилл, у меня талант располагать к себе. Это я сама замечала. Вас, чужого человека, расположила — дел на две минуты. А вот отца родного не могу.
— Да? Это странно, — вежливо удивился Кирилл Валерьянович.
— И ничего тут странного, у вас в семье наверняка то же самое. С нами, с чужими людьми, вам славно, а ведь дочь вы сюда не взяли.
— Зачем я стал бы ее брать? Ей это просто не нужно.
— Ах, как вы уверены! Вы просто до чертиков похожи на моего папочку, разве что бзик у него другой. Вы охотитесь, а он сплавляется. Пятый десяток человеку, а он весь отпуск сплавляется по горным речкам, а остальные одиннадцать месяцев лечит радикулит и заклеивает свой идиотский катамаран. Я терпеть не могу его компанию — соберутся, фанатики, и бу-бу-бу про маршруты, и такие все первопроходцы, такие настоящие мужчины все, включая женщин, — прямо слушать тошно, — но если бы вы знали, как хочется разочек сплавиться с ними. Только для одного. Посмотреть на другого папочку, понимаете? На настоящего. Где-то он ведь должен оказаться настоящим, иначе что это за жизнь…
