— Хитришь, мужичок. Всё-то ты ведаешь.
Федор Иванович глянул на бабу. Кровь с молоком. Но бабу пытать — воду в ступе толочь. Издревле повелось: коль мужик что изрек, из бабы дубиной не выбьешь.
Годунов неторопко прошелся по покоям, а затем на округлом лице его с кучерявой окладистой бородой застыла улыбка.
— Никак, не снедали?
— Не успели, барин.
— Ну, тогда поступим по русскому обычаю: напои, накорми, затем вестей расспроси… Фалей! Укажи подавать на стол. Питий и яств не жалеть!
Тиун-приказчик пожал плечами и застыл столбом. С чего бы это Федор Иваныч расщедрился?
— Оглох, Фалей? Стрелой в поварню лети!
Никогда еще семья Оськи так изобильно не стольничала. Ну и барин, на славу угостил!
Оська захмелел от ядреного ячменного пива и крепкого ставленого меда, и жизнь ему показалась такой отрадной, что готов был в пляс пойти.
Сусанна чарку лишь пригубила: отроду хмельного во рту не держала, и не переставала диву даваться. Вкупе с сирым людом сам барин сидит, а два прислужника в малиновых кафтанах только успевают подносы ставить. Чудно! Вон и Ванятка удивляется.
А Федор Иванович всё отдавал приказы:
— Ты, Фалей, о лошаденке озаботься. Тоже с дальней дороги. Заведи в конюшню. Овса вволю, теплой попоной прикрой, за пожитками пригляни. Не хлопай глазами, проворь!
Затем Годунов велел проводить Сусанну и Ванятку в горницу.
— Пусть отдохнут, а мы малость с Оськой потолкуем. Давай-ка еще по чарочке.
— Благодарствую, барин. Век твоих щедрот не забуду, — заплетающим языком произнес Оська.
— Коль захочешь, завалю тебя щедротами. Я — милостив. Избу тебе выделю, доброй землицы нарежу, жита на посев подкину, на два года от барщины избавлю. Вольготно заживешь, Оська.
Оська бухнулся на колени.
— Дык, мне лучшего барина и не сыскать, милостивец!
— Фалей! Неси бумагу. Рядную грамоту будем писать. Горазд в грамоте?
— Господь не упремудрил, милостивец.
— Не велика беда. Крестиком подпишешь.
Глава 3
ВИДЕЛ КОТ МОЛОКО, ДА РЫЛО КОРОТКО
«Добрая» изба оказалась «курной»[15] и ветхой. Покосилась, утонула в сугробах. Бревенчатые стены настолько почернели и закоптели, словно по ним голик век не гулял. Да и дворишко для лошади выглядел убогим.
— Наградил же тебя барин хоромами. И как ты мог грамоту подписать?
— Дык…
— Назюзюкался на дармовщинку, глупендяй! — костерила непутевого муженька Сусанна.
— Барин, кажись, добрый, не проманет.
— Обещал бычка, а даст тычка. У-у!
Сусанна даже на мужа замахнулась. Села на лавку и горестно подперла ладонью голову, повязанную зимним убрусом
