— Но ты же православный человек, сын мой. Какая твоя забота?
— Десять лет, владыка, я торгую с иноземными купцами, а поелику ведаю, как они страдают, не имея в Ярославле своей божницы. Вот от них челобитная. Не изволишь ли прочесть, владыка?
Архиепископ милостиво кивнул.
Лука Дурандин поднялся с лавки, вытянул из-за пазухи свиток и протянул его архиерею. Владыка неспешно прочел и озабоченно запустил пятерню в бороду. Нешуточное дело подкинул Лука Дурандин. Поставить кирху[70] среди православных храмов — равносильно заполнить неугасимую лампаду дегтем. Черное дело, мерзопакостное. Ишь, чего измыслили немчины! Божницу им в христианском граде подавай. Святотатство!
— То дело не богоугодное, сын мой. В моей епархии такого кощунства прихожане не потерпят.
— Потерпят, коль владыка и воевода дозволят.
— Воевода? Кстати, каково намерение Бориса Андреича? Не думаю, сын мой, что ты уже не побывал в доме воеводы.
— Прозорливости у тебя не отнимешь, владыка. Разумеется, я был принят воеводой. Князь Мышецкий собрал в Съезжей избе всех бояр, именитых людей и духовный чин, дабы сотворить совет по челобитной Немецкой слободы, коя попросила срубить в Земляном городе кирху, по их вере и обычаю.
Упитанное, щекастое лицо владыки приняло суровый вид.
— Да как могли ярославские духовные чины без моего благословения прийти к воеводе на собор?
— Прости, владыка, но ты в то время пребывал в стольном граде у митрополита Афанасия.
Архиерей поднялся из кресла и гневно застучал посохом.
— Отъездом моим воспользовались, святотатцы! От сана духовного отлучу! Пусть в расстригах походят!
Закипел, разбушевался глава ростово-ярославской епархии, но с Дурандина — как с гуся вода. Сидел безмолвно и безмятежно, отлично ведая, что святитель[71] всего лишь напускает на себя вид озленного человека. Никого-то он не отлучит от сана, коль воевода Мышецкий, назначенный царем Иваном Васильевичем, собрал в приказной избе священников Ярославля. Не был тверд нравом своим архиепископ Давыд, не пойдет он супротив Мышецкого, дабы не осложнять свою далеко непорочную жизнь. А грешки, как изрядно ведал хитроумный купец, за владыкой имелись. Был он не просто скуповат, а до чрезвычайности жаден. Владыка, пользуясь тарханной грамотой[72], нарушая законы, приобретал разорившиеся поместья и настолько разбогател, что его епархия лишь слегка уступала владениям московского митрополита.
Не стеснялся Давыд, и укрывать у себя беглых людей. На церковных и монастырских землях сидели на барщине и оброке тысячи «трудников
