Еще с первого дня косовицы Слота молвил:
— Ты, Иванка, снедай с нами. Всё тебе будет повадней.
Откладывали косы, когда на лугу появлялись Сусанна и Настенка, кои всегда приходили вместе. Сусанна шла к косарям молчаливо, а вот Настенку было слыхать чуть ли не за полверсты. Ее звонкий, смешливый голосок прямо-таки будоражил всё угодье:
— Эгей, косари удалые! Опять Ваньку валяли. Солнышко еще над головой, а у них и руки отвалились. Да таких лежебок кормить — хлеб переводить!
Слота незлобиво ворчал:
— Ну, егоза, ну, насмешница.
Настенка придирчиво осматривала выкошенную траву и качала головой:
— Тятенька, а ведь я права.
— В чем же, правда твоя, дочка?
— А то сам не видишь? Вас двое, а Иванка столь же скосил.
— Да ну!
Слота окинул взглядом Иванкин покос и по его лицу пошли бурые пятна. Вот те на! Сосед-то и в самом деле ломил за двоих. Но как ему удалось? Он, Слота, косарь далеко не из последних, о том многие ведают.
Слоте стало неловко: Иванка обошел его в косьбе даже тогда, когда он работал вкупе с Федькой. Нечистая сила, что ли ему помогла?
— Ну что, тятенька помалкиваешь? Аль аршин проглотил? — глядя на сконфуженное лицо отца, уязвила Настенка.
Сусанна улыбнулась, а Слота, крякнув, посмотрел на Иванку. Рослый, могутный, плечистый, в два десятка лет набрал силу неимоверную.
Вновь крякнул.
— Горазд ты, однако, Иванка. Отца твоего только в домовине видел. Мал, тщедушен. А вот мать — всем мужикам на загляденье. Коль работать примется, никому за ней не угнаться. Вот и ты — Иванка Сусанин. Молодцом, паря.
На селе отца Иванки не ведали, а посему нет-нет, да и молвят: «Иванка Сусанин».
Настенка метнула на парня лукавый взгляд и невольно отметила про себя:
«Сероглазый, но неулыба. Другой бы от отцовской похвалы рот до ушей распялил, а этот сидит бирюком и лепешку жует».
— Слышь, Иванка? А твоя литовка не волшебная? Бабка мне сказывала: бывают такие. Литовка сама траву подрезает, а косарь лишь позади ноженьками передвигает. Не волшебная?
— Волшебная, — немногословно отозвался Иванка, но улыбка так и не появилась на его сухощавом лице.
— А я что толковала? Где бы уж ему с тятенькой наравне косить. Эдак-то и я смогу.
Настенка взяла Иванкину литовку и, улыбчивая, длинноногая, в голубом сарафанчике, пружинисто направилась на луговище. Пушистая коса заметалась по ее гибкому стану.
— Не балуй, дочка! — крикнул ей вслед Слота.
Но где там! Настенка, не державшая в руках литовки, задорно воскликнула: «Коси, волшебница!», затем с силой размахнулась и … на добрых пять вершков всадила косу в землю.
