— Принимай в подарок, Иванка. Двор без доброго коня — сирота.
Гости ахнули, а Иванка земно поклонился воеводе. Конь для мужика — дороже всего на свете, не зря его на селе «кормильцем» зовут. (Иванка продолжал жить деревенскими понятиями).
— По нраву ли? — весело спросил Третьяк Федорович.
— Еще как по нраву, воевода… Милости прошу в дом пожаловать да нашего хлеба откушать.
— И хлеба откушаю и чару выпью. Стоять твоему двору незыблемо. От бури не рухнуть, и в огне не сгореть.
И загулял пир в новехонькой избе!
Не спалось молодому воеводе. Смежит веки, прикажет себе — спать! — а в глазах красавица Полинка. Как увидел ее в Иванкиной избе, так и залюбовался. Уж больно глаза у нее дивные: большие, лучистые, с небесной лазурью[138]. А брови? Разлетистые, густые, соболиные. А коса? Темно-русая, пушистая, заплетенная бирюзовой лентой. Телом ладная, голос задушевный. Истинная, девственная красота.
Третьяк Сеитов и в Москве, и в Ростове замечал немало красных девиц, но ни одна из них не трогала сердце. Выходили они в церковь в сопровождении родителей, мамушек и нянюшек. Разряженные, нарумяненные и накрашенные, в драгоценных украшениях. Каждая боярская дочь старалась перещеголять своим благолепным видом другую знатную девушку. И все чересчур румянились и подкрашивали брови и ресницы черной или коричневой краской. Этот обычай настолько укоренился, что дело дошло до необычных мер.
Сеитов хорошо помнит, какой шум разгорелся в Москве, когда жена князя Ивана Борисовича Черкасского, первая красавица стольного града, Ирина Юрьевна, не захотела, было, румяниться, то жены других бояр убедили ее не пренебрегать обычаем родной земли, не позорить других женщин и добились того, что эта прекрасная от природы женщина вынуждена была уступить и применять румяна.
А какие серьги красовались на ушках девушек и знатных женщин! Золотые, с яхонтами, изумрудами, «искрами» (мелкими камушками); на руках — браслеты с жемчугом и дорогостоящими камнями, на пальцах — перстни и кольца, золотые и серебряные, с мелким жемчугом.
Богатым шейным украшением женщин и девушек было монисто, состоявшее из драгоценных камней, золотых и серебряных бляшек, жемчугов, гранат; некоторые к монисту подвешивали ряд небольших крестиков, с вкрапленными в них лалами[139].
Как далека была от боярышень Полинка! Ни румян, ни черни, ни обильных украшений. Недорогие маленькие сережки так шли к ее чистому, жизнерадостному лицу, что оно не нуждалось ни в каких богатых изукрасах.
