Когда ярыжка означил пошлину, лицо Анисима ожесточилось.
— Ты что, Евсейка, белены объелся? Пошлина на четь возросла.
— Сходи в обитель, Анисим. Это затворники пошлину подняли. Ловы-то монастырские.
Анисим аж зубами скрипнул, а Первушка бросил крамольное слово:
— Надо посад поднимать. Рыбой, почитай, весь тяглый люд спасается.
— Подымай, паря, коль башка те не дорога, — усмехнулся ярыга и вновь глянул на Анисима. — Пошлину после торгов в таможню принесешь. Бывай!
Анисим долго не мог прийти в себя, а затем хмуро произнес:
— Завтра льду надо в погреб навозить.
Лед надобился для весенней и летней рыбы. Опять Первушке пришлось изрядно подолбить пешней. Когда ледник был готов, его накрыли соломой, чтобы он не так быстро таял.
— А теперь в деревеньки и села, пока дороги не развезло.
На торги ехали в те места, кои были удалены от больших рек, и где рыбу в конце зимы охотно брали.
В марте мужики хлеба выпекали мало: берегли жито для весенней страды. Красная рыба замещала хлеб. Для ее готовки замороженную рыбу бросали в воду, а после оттаивания, даже если рыба пролежала полгода, выглядела она так же отменно, как будто ее только что вынули из воды.
Торги длились две-три недели, и это угнетало Первушку: торговые дела его не прельщали. Душа тянулась к чему-то другому.
После Николы вешнего на двор Анисима пришел лохматый мужик в сермяге и драных ичигах.
— Не признаешь, хозяин?
— Нелидка! — ахнул Анисим. — Жив, борода?
— Жив покуда, — с хрипотцой отозвался мужик и поклонился в пояс. — Челом пришел тебе ударить, Анисим Васильич. Не возьмешь меня вдругорядь в работники?
Анисим отозвался не вдруг. Нелидка когда-то жил на его дворе, а когда навалилось голодное лихолетье, работника пришлось отпустить. Тогда жилось весьма туго, даже на свечах пришлось экономить. В темное время зажигал Анисим лучину, приладив ее под лоханью с водой. Искры падали в воду, шипели, изба наполнялась едким запахом дыма. И изба была чадная, и кормились скудно. Тут уж не до работника. А тот пришел к нему еще четыре года назад.
Был Нелидка когда-то холопом боярина Дмитрия Шуйского, доводившегося братом Василию Шуйскому. Жесток был Дмитрий Иванович! Холопов били кнутом, забивали в колодки, ковали в цепи, ссылали на барщину в дальние деревеньки, морили голодом…
— В Голодные лета боярин и вовсе перестал нас кормить, — рассказывал Нелидка, — а потом со двора выгнал. «Ступайте, куда глаза глядят, не прокормить мне такую ораву». Досыта нахлебался горюшка.
