Внимательный читатель тотчас заметит и другую странность. Действие всегда происходит в греческих городах той эпохи, после которой ко времени написания плавтовских комедий минуло уже более ста лет. Герои Плавта живут по греческим законам, справляют греческие празднества, едят и пьют по-гречески. Однако сплошь и рядом мелькают чисто римские детали: упоминаются латинские божества (Либер, лары), обыгрываются подробности римского правового уклада; (прямое указание в "Псевдоле" на Плеториев закон, оговаривающий; права несовершеннолетних при заключении ими деловых соглашений), нередко какой-нибудь афинский или фиванский персонаж давних времен недвусмысленно намекает на современные Плавту римские события и лица. Обескураживающая смесь элементов двух совершенно! разных культур и эпох заставляет нас предполагать в авторе легкомыслие, чрезмерное даже для комического поэта: кого же наконец мы видим на сцене этого театра? Плавт как будто смеется над нашим недоумением: в середине комедии "Куркулион", действие которой происходит в Эпидавре, на сцене появляется Хораг костюмер, долго и забавно перечисляющий, каких негодяев можно встретить в разных кварталах Рима.
Для того чтобы верно понять и оценить достоинства такого древнего и своеобразного феномена, каковым является театр Плавта, необходимо прежде всего иметь представление об обширнейшей, внутренне закономерной литературной традиции, послужившей ему источником и мизансценой. Для этого мы должны перенестись в Грецию эллинистической эпохи.
Вырождение в IV в. до н. э. староаттической комедии, первобытно-народный характер которой позволял непринужденно сочетать злободневную остроту с невероятными фантасмагориями и забавлять требовательного зрителя фейерверком изящного и вместе с тем непотребного остроумия, вызвало необходимость нормализации сценического искусства и создания некоего свода правил, по которым должна была строиться новая драма. Отцом литературоведения явился Аристотель, дело которого продолжили его ученики - перипатетики во главе с Теофрастом. Та часть "Поэтики" Аристотеля, в которой речь, по всей видимости, шла о комедии и ямбографии, не сохранилась, но, анализируя трагедию, философ делает одно попутное предварительное замечание об интересующем нас виде искусства: "Комедия же, как сказано, есть подражание людям худшим, хотя и не во всей их подлости: ведь смешное есть лишь часть безобразного. В самом деле, смешное есть некая ошибка и уродство, но безболезненное и безвредное; так, чтобы недалеко ходить за примером, смешная маска есть нечто безобразное и искаженное, но без боли". (Перевод М. Гаспарова.) Вполне возможно, что комедия, соответствуя представлениям Аристотеля о театре вообще, должна была, подобно трагедии, стать инструментом очищения и исправления нравов, причем главным также мог явиться переломный момент в мировосприятии героя, предрасположенного к нравственному поведению и обращающегося к нему под влиянием того или иного поворота событий.
