Ягужинский на замедлил сообщить о том своему тестю, великому канцлеру графу Головкину. Весть эта быстро распространилась между присутствовавшими. Когда Бассевич увидел, что она обежала почти всё собрание, он подошел и приложил голову к окну, что было условленным знаком, и вслед за тем раздался бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец. «Что это значит? — вскричал князь Репнин[112]; — кто осмелился давать подобные приказания помимо меня? Разве я более не главный начальник полков?» — «Это приказано мною, без всякого, впрочем, притязания на ваши права, — гордо отвечал генерал Бутурлин, — я имел на то повеление императрицы, моей всемилостивейшей государыни, которой всякий верноподданный обязан повиноваться, и будет повиноваться, не исключая и вас».
Всеобщее молчание последовало за этою речью; все смотрели друг на друга в смущении и с недоверием. Во время этой немой сцены вошел Меншиков и вмешался в толпу, а немного спустя явилась императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским, который провел ночь в комнате великого князя. После нескольких усилий заглушить рыдания, она обратилась к собранию с следующими словами: «Несмотря на удручающую меня глубокую горесть, я пришла сюда, мои любезноверные (mes chers fils), с тем, чтобы рассеять справедливые опасения, которые предполагаю с вашей стороны, и объявить вам, что, исполняя намерения вечно дорогого моему сердцу супруга, который разделил со мною трон, буду посвящать дни мои трудным заботам о благе монархии, до того самого времени, когда Богу угодно будет отозвать меня от земной жизни. Если великий князь захочет воспользоваться моими наставлениями, то я, может быть, буду иметь утешение в моем печальном вдовстве, что приготовила вам императора, достойного крови и именитого, кого только что вы лишились».
Меншиков, как первый из сенаторов и князей русских, отвечал от имени всех: что дело, столь важное для спокойствия и блага империи, требует зрелого размышления, и что поэтому да соблаговолит её императорское величество дозволить им свободно и верноподданнически обсудить его, дабы всё, что будет сделано, осталось безукоризненным в глазах нации и потомства. — Императрица отвечала: что действуя в этом случае более для общего блага, чем в своем собственном интересе, она не боится всё до неё касающееся отдать на их просвещенный суд; и что не только позволяет им совещаться, но даже приказывает тщательно обдумать всё, обещая с своей стороны принять их решение, каково бы оно ни было.
