Рассудок говорил здесь в пользу Меншикова устами Екатерины и давал всегда этой государыне то огромное влияние, которое она, в виду всех, так часто имела на душу своего супруга.
Впрочем она имела также и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать тогда его гнева. Припадки эти были несчастным следствием яда, которым хотела отравить его властолюбивая его сестра София. Появление их узнавали у него го известным судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук её голоса тотчас успокаивал его; потом сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтоб не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжении двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде нежели она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшною головною болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для неё достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении. Она никогда не училась писать. Принцесса Елизавета всё подписывала за нее, когда она вступила на престол, даже подписала её духовное завещание. При жизни царя она не приближала к себе никого из своих родных. Только после его смерти явился в Петербурге её брат, под именем графа Генрикова. В продолжение двух последовавших царствований он жил в неизвестности. Императрица Елизавета сделала его сына своим камергером. Одна из его дочерей вышла замуж за канцлера графа Воронцова; обер-гофмейстер Чоглоков женился также на графине Генриковой, племяннице императрицы. Графиня Воронцова пользуется известностью как замечательная красавица и как женщина необыкновенно умная и очень образованная[19].
Но возвратимся к Меншикову. Конвенция его с прусским двором не была одобрена. Царь не только отказался от ратификации её, но и приказал еще Головкину объявить берлинскому кабинету, что голштинцы сами причиною своих несчастий, потому что с гордостью отвергли предупредительность Дании в отношении к Готторпу, и что его царское величество не потерпит, чтоб покровительствовали такому упорству их против его союзника. После двукратного посещения прусского двора царю вполне стало ясно робкое благоразумие министра Ильгена. Чтоб застращать его, он присоединил к вышеупомянутой декларации гордые жалобы, что в трактате 22 июня в пользу епископа-регента принято несколько условий в противность последней конвенции, заключенной с князем Меншиковым, и объявил оскорбительное требование, чтоб их уничтожили. Гордясь такой поддержкой, Альфельд не посовестился сказать Ильгену: «Ну, так уничтожьте; Берлину ведь не в первый раз нарушать трактаты. Скажите в оправдание, что вас застали врасплох». Принимая к сердцу, как и должно было, честь своего короля, от которого требовали отказа, и боясь в то же время отважиться на смелый ответ царю, министр, в отчаянии, не знал на что решиться. Король, справедливо оскорбленный, очень охотно принял бы сторону Швеции; но упорная твердость Карла XII не оставляла никакой надежды получить от него согласие на какую-либо уступку в пользу Пруссии; притом же распространился неопределенный слух, что шведы, утомленные слишком воинственным царствованием, и под предлогом, что король покинул их, решились возвести на престол принцессу, сестру его.
