Около дешевых американских закусочных «Макдональд» мотоциклисты, все в кожаных куртках, с диковинными прическами, оставив свои машины прямо на тротуаре, отбивали такт под музыку транзисторов.
И самое непривычное — даже не музыка, не круговорот огней, не праздничное шествие — нет, самое непривычное это отсутствие полиции, ни одного человека в форме! Представить себе нечто подобное в центре Москвы, на улице Горького, при том, что на каждом шагу продают спиртное в разлив, бр… мороз продирает кожу.
Толпа двигалась медленно, застревая у очередного зрелища. Вот мим в фиолетовом бархатном сюртуке с белой маской на лице дает сольный концерт. Вот фокусник колдует с колодой карт. Пожиратели огня пустили шапку по кругу, дескать, дамы и господа, сначала раскошельтесь — потом мы исполним номер.
Уличный джаз: трубач в легкой майке американского университета, долговязый саксофонист, коротышка гитарист в старинном котелке и девушка-ударник. Мы еще издалека слышали рулады трубы, но когда подошли, музыканты заиграли что-то очень знакомое. Я остановился. Ну конечно, под это танго я танцевал на институтских вечерах. Кое-что вспомнилось. Я кинул несколько франков в раскрытый футляр гитары на мостовой, и Лида удивленно протянула:
— Ото! Неужели вас проняло!
— Почему? — сказал я. — Я люблю хороший джаз. И потом — я тоже человек.
— Не знаю, — ответила Лида. — Мне кажется, что вы «железный Феликс» и должны воспринимать это как пир во время чумы.
— Близко, но не так, — сказал я. — У нас эти ребята играли бы на эстраде, а не собирали мелочь у прохожих.
— Если бы их выпустили на эстраду, если бы Москонцерт утвердил их репертуар…
— Вы сегодня агрессивны, — сказал я.
— Нет, — ответила Лида, — просто я люблю Париж. Кстати, нам пора. Я изнемогаю от страсти.
— Понял, — сказал я. — Кого же вы мне сегодня приготовили?
— Меня не спрашивают, — ответила Лида.
Мы молча дошли до того места, где я запарковал машину, и по дороге я думал, что слишком суров к Лиде и надо бы с ней как-то по-другому, и вообще, кое о чем я стал догадываться, но я не умел фальшивить, и Лида бы это сразу раскусила.
От Лиды я уехал в пять утра в препоганейшем настроении.
Хотел даже мчаться в посольство, но рассудил, что это совершенно бессмысленно и глупо. Я поднялся к себе в студию на авеню Сюффрен (в этом доме половину квартир снимали наши посольские), походил по кухне, покурил, поматерился и, так как все равно было рано, решил прилечь на полчаса. Однако проснулся без четверти одиннадцать. Позвонил Белобородову. Его жена сказала, что он отправился с дочерью в зоопарк. Упустил! И хотя Белобородов, как каждый советский служащий, имел право отдыхать в субботу, я попросил, чтобы сразу по возвращении он явился ко мне в посольство.
