И Ваня, сощурив свои узкие с хитрецой глазенки, вдруг затихал и затем, быстро прижавшись к колесу трактора, сквозь тельняшку массировал сердце.
— Что с тобой, Ваня?
— Сердце.
— Парит?
— Еще бы… от такой кипы снега… и до Нового года не протянешь… окочуришься… к чертовой матери…
— Жалко парня, молодой, у него двое гавриков. Умрет, кормить некому.
— Жалеть нечего, — продолжая массировать сердце, говорил Ваня. — Платить надо, а то у вас этот несчастный червонец зубами вырывать приходится. Рано совесть вы все потеряли, забыли небось, что совесть всю жизнь надо иметь.
Никифоров, открыв от изумления рот, молча слушал Ванину речь. Лицо его, птичье, остроносое, очень узкое, с впалыми щеками, бледное от волнения, точно было продолжением тонкой шеи.
Ваня помог вытащить старика из валенок.
Никифоров в ватных армейских штанах, ему продал их Ваня за четвертак, с упавшей на грудь головой, походил на страуса. Стопы узкие, красные, с длинными нестрижеными ногтями, все равно как лапки.
— Из-за этого снега ничего не могу разобрать, — проворчал грузчик, в одной руке держа топор, а в другой перерубленный валенок. — Кругом слепит. Просто удивляюсь, как я и по валенку попал?
Никифоров промолчал. Но потом после некоторого молчания сказал:
— Вы меня на ветру держите. Бр-р! Мне чертовски холодно.
Кто-то принес два старых платка. Ими обмотали Никифоровы ноги и, погрузив его на Ванин трактор, помахали ручкой. Сконфуженный, подавленный потерей валенок, мотая головой от тряской езды на тракторе, Никифоров на первом повороте спросил Ваню:
— Валенки есть лишние?
— Хорошо заплатишь, будут, — заржал Ваня, на ходу прикуривая сигаретку.
— Ты что ж думаешь, Ваня, что у меня денег куры не клюют? — обиженно произнес Никифоров.
— А что, не правда? — взбудоражился вдруг Ваня. — У тебя действительно денег куры не клюют. И не смотри на меня так. Нечего прибедняться. Небось каждую купюру к старости разгладил.
— Послушай! — грубо и резко произнес Никифоров. — Послушай…
— Ну, слушаю…
— Я не хапал, понимаешь, я никогда в своей жизни не хапал.
Ванька свистнул:
— Ишь мозги заливаешь. Да никто никогда не поверит, что ты не брал…
— Ну так брать, Ваня, это же совсем другое, — и Никифоров засмеялся. — Если дают, как же не брать. Может, они мне лишнее отдают, им лишнее, а для меня как раз кстати. Я ведь тоже, как и ты, в молодости шустрый был.
— Значит, пошустрил, — без смеха сказал Ванька и, жадными глазами осмотрев его, ухмыльнулся. — Пошустрил, значит… — и вздохнул.
