Охмелевшая, мечтательно-ласковая Нинка, уперевшись локтями в забор и выставив напоказ всей улице свою плотную фигуру, внимательно посмотрела на небо. Но видение исчезло, лишь только снег все шел и шел…
В храме на горке, который находится рядом с поселком, поют певчие. Царские врата открыты, на аналое лежит Евангелие. На лицах святых отражаются огоньки свечей и лампадок. Глаза верующих полны одухотворенности.
Отец Николай, высокий, стройный, повернулся к верующим и, поправив крест на груди, произнес: «Очистим себя, братия, от всякой скверны грехов, наполним сокровищницы Его различными дарами, дабы в тот святой день было чем утешить странников, облегчить скорби вдовиц и одеть нищих. Потщимся явиться перед Господом искусными в вере, облеченными милосердием, благоустроенными в образе нашей жизни. Кто искренне любит Христа, пусть светлее украсит себя соблюдением Его заповедей, дабы Он видел, что мы истинно в Него веруем, являясь в таком великолепии во время торжества Его и тем вящше бы радовался, чем более зрел бы в нас чистоты духовной. Уцеломудрим же заранее сердца наши, очистим совесть, освятим дух и в чистоте и непорочности станем встречать пришествие всесвятого Господа, дабы день рождения Того, Кто родился от пречистой Девы, празднуем был непорочными Его рабами…»
— А если кто является в этот день нечистым, что тогда? — спрашивает мальчик бабушку, внимательно слушающую батюшку.
— Значит, этот человек не чтит Рождества Христова, — отвечает она и, перекрестившись, добавляет: — Он далек от души, он скуп с милосердным, он всех обижает…
— Бабушка, скажите, а вы снега боитесь?
— Есть маненько, есть… — вздохнула она.
Вторая старушка сказала ей:
— Ты гляди, баба Клара, если до десятого сахар не выкупишь, талоны пропадут… — и перекрестилась, — Что же это такое, из-за снега ни проехать, ни пройти.
— Тише вы, — одернул их бородатый старик. — Отец Николай говорит, а вы…
Никифоров перевел дух лишь во дворе своего дома. Стоя по пояс в снегу, потер нос и отряхнул с головы снег. Покашлял, длинные зубы его, похожие на кроличьи, обнажились. Красный шерстяной платок с неоторванной этикеткой, которым он был повязан, сполз на лицо ему.
— Эх вы, директора, — опять прошептал он и тяжело задвигал заострившейся нижней челюстью. — Эх вы!
Снег в его левой руке давно превратился в твердый комок. Еще сильнее натянув на глаза платок, он из левой руки в правую переложил комок.
— Эх, ну и народец же в нашей Касьяновке, — с превеликой горечью вздохнул он. — Никогда за себя не постоит. Да ежели мы все так будем молчать, то через год-полтора нас вообще снегом задует… Эх-эх-эх!.. Ну до каких же пор!.. Ну до каких же пор все это будет продолжаться.
