— Где она?
Дети кушали. Жанна поднялась и спокойно сказала:
— Пойдем в сад.
Она знала эти глаза и конвульсивное движение губ.
— Послушай, Феликс… Будет лучше, если мы не станем сейчас об этом говорить. Я не знаю, что случилось с головой моей сестры. Я и себя спрашиваю, не сошла ли она вдруг с ума. Бебе никогда не была такой, как другие… Ты знаешь, как я привязана к Франсуа. Возвращайся к нему. Потом поживи у нас несколько дней. Я думаю, что мне пока лучше остаться здесь, с детьми.
Она взглянула на него с нежностью.
— Так будет лучше, правда?
Ей хотелось его обнять, но это был неподходящий момент.
— Иди! Скажи Франсуа, что я вместе с Мартой присмотрю за Жаком. До свидания, Феликс.
Примерно через час, мадам д’Онневиль позвонила, чтобы заказать такси. Шатеньрэ угнетало ее, утверждала она. Не могла ни о чем думать, кроме как об отравлении, не спала всю ночь из-за этого.
— У меня нет туалетных принадлежностей.
И она уехала к себе, в один из самых красивых домов города, где занимала этаж из восьми комнат.
— Николь, завтра утром мы уезжаем в Ниццу.
— Хорошо, мадам.
Николь была остра на язык и обе женщины разговаривали между собой как одногодки, несмотря на то, что маленькой горничной было девятнадцать.
— Мадам знает, что ее белое шерстяное пальто еще в химчистке?
— Ты сходишь за ним с утра.
— А если оно не готово?
— Возьмешь таким, какое оно есть. Помоги мне собрать вещи.
Таким образом для мадам д’Онневиль сёмейный день заканчивался укладыванием платьев и белья в чемоданы.
— Мадам не боится, что в это время в Ницце слишком жарко?
— Ты говоришь это из-за подручного мясника, не так ли? Но он или другой, а ты поедешь со мной в Ниццу, девочка.
На следующее утро она послала телеграмму мадам Бертолла, содержавшей пансион на Променад дез Англе, и у которой каждый год она отдыхала несколько недель.
Нервы Феликса были напряжены до предела еще и потому, что он не спал, он говорил, меряя шагами маленькую палату:
— Я спрашиваю себя, зачем она это сделала. Я напрасно пытаюсь понять. По меньшей мере…
По-прежнему спокойный Франсуа, смотрел на него также, как недавно на сестру Адони.
— По меньшей мере?
— Ты знаешь, что я хочу сказать. Если она думала о Люлю Жалиберт…
Феликс покраснел. Всё было общим у братьев. Они вместе работали. Вместе вели дела, которые в городе называли делами Донжей. Вместе они женились и взяли в жены двух сестер. Вместе, наконец, и на общие средства, они обновили Шатеньрэ, где в летние месяцы отдыхали оба семейства. Должна была произойти чуть ли не катастрофа, чтобы Феликс осмелился произнести имя Люлю Жалиберт, которая, и об этом знал весь город, была любовницей Франсуа.
