Зверев поморщился. Ишь, какие мы правильные, аж противно. Минуты лишней не постояли. Как же, дело ждет. Маслопупы несчастные. Не зря тех, кто из электромеханической боевой части так называют. Маслопупы и есть. Из тех, кому дано испытывать особое удовольствие при виде смазанных, гремящих и вертящихся железок. Сам учился на механизатора, видел подобных им. Мало он таких чересчур старательных лупил в училище, желчно подумал Виктор и без особой охоты пошел проверять стопоры якорной цепи.
Стопоры были затянуты по всем правилам. Виктор с ожесточением пнул чугунные звенья цепи.
— За что ты их так?
В тени носовой орудийной башни сидел и ухмылялся раздетый до пояса босой матрос Гоча Силагадзе. Плечи его лоснились от пота, обросшая черными волосами спина покраснела. В руках Гоча держал свайку — острый штырь типа толстого шила, ее используют для заделки оплетки кранцев. Рядом сидел Коняшка. О, новичок тоже был бос. Тяжелые башмаки из толстой буйволиной кожи этот неженка снял, поверх них разложил вывернутые наизнанку носки. Загар еще не трогал хиленькие плечики, на бледной узкой груди краснела горстка прыщей. Далеко не атлет, он проигрывал рядом с пышущим здоровьем Гочей.
Вот голубчики-курепчики! Ишь, расселись как у тещи на блинах. Нет на них старпома, тот прописал бы обоим соленую ижу. Анафемское отродье, а первогодок-то, первогодок курорт себе устроил. Еще бы сигарету в зубы взял. Зверев рассвирепел:
— Сейчас же обуйся! Службы еще не нюхал, а уже вовсю борзеешь, салага. Вот я тебе покажу. И робу надень.
Игорь испуганно перевел взгляд на Гочу. Тот при словах Зверева поморщился, еле уловимым кивком дал понять, чтобы тот сбавил обороты. Если требовать по справедливости, то и Гоча тоже одет не по форме, зачем придираться к человеку. Вечно этот Зверев выделывается, какой-то мутный парень, нехороший.
— Иди лучше сюда поближе, посиди с нами. Вот послушай, о чем Конев рассказывает, очень интересно.
Силагадзе повернулся к напарнику, успокаивающе положил руку на плечо:
— Дорогой, рассказывай пожалуйста дальше.
— А что рассказывать? Жил человек, писал музыку, умер…
Зверев снова набычился:
— Ты давай без этих… Понял?
Конев пропустил его слова без внимания, посмотрел вокруг, помолчал и продолжил:
— Поздний барокко. Изумительнейшие по красоте звучания скрипичные концерты. Знаешь, Гоча, вообще-то Антонио Вивальди, так его звали, был священником, аббатом, его так и называли все на родине — рыжий аббат, хотя по национальности он итальянец, они же все черноволосые. Талантище! Скрипач, композитор, дирижер. Он руководил оркестром в Венецианской консерватории. Конец шестнадцатого-начало семнадцатого веков, время, когда, как говорила Юнна Мориц, был расслаблен шнурок на корсете классической схемы, чтобы свободней гулял ветерок вариаций на вечные темы. Сам Иоганн Себастьян Бах учился пониманию самоценности человеческого бытия на произведениях Вивальди. Это о чем-то говорит вам?
