(этим занимается зоосемиотика). Но никто не скажет о животных, как и о моей природной среде, что они обеспечивают передачу. Если угодно, все образует сообщения — от естественных до социальных стимулов, от сигналов до знаков, — но не все образует наследие. Нервная система индивида под старость изменяется, а ее работоспособность [performance] слабеет — ведь разрушенные нейроны заменить невозможно; а вот нервная система человечества непрестанно приумножает связи и усложняет свои операции. Тем, чем мы являемся, мы, к счастью, являемся не раз и навсегда, потому что каждый день добавляем некие плюсы и минусы к наследственному запасу — способному прореагировать на наши действия обратной связью (живая инженерия и «генетические манипуляции»). Жизнь предлагает нам своего рода мнемохимию, а культура — мнемотехнику, продолжение мнемохимии другими средствами. Из этих добавлений к памяти письмо, экстериоризирующее и материализующее мысль, несомненно, имело наиболее плодотворные последствия. Бесписьменные культуры, разумеется, не могут считаться «некультурными». Поскольку они опираются на устные формы, они являются в высшей степени традиционалистскими, но только не «историческими» в собственном смысле слова.
Объяснимся образно: если бы homines erecti[8] эпохи нижнего палеолита довольствовались коммуникацией между собой, дружески беседуя вечерами вокруг костров в теплом сердечном единении, то человечество так никогда и не возникло бы. Кроме того, ради нашего счастья они изготовляли твердые щепки, клинки, наконечники копий, дротики — и долговечность всего этого превосходила годы их жизни. Эта-то «мертвая память», накапливаемая и подвижная, передавала по эстафете и расширяла их живую память, с необходимостью смертную и мимолетную. Найти объект для этого — вот в чем была мудрость. Доверить труд прочному материалу — наименее ненадежное средство увековечить этот труд. Такое освобождение от биологического времени превратило наше семейство приматов в work in progress[9], когда смертность индивида получает компенсацию (а то и утешение) от коллективного бессмертия биологического вида.
Нельзя сказать, что материалы, образующие духовную традицию, не поддаются воздействию времени или избегают вандализма со стороны других материалов. Архивы тоже подвержены общей коррозии (папирус разрушается от влажности, пергамент — от огня, бумага — кислотой, виниловые пластинки — под воздействием тепла, магнитная лента — размагничиванием и т. д.). Рисунки в пещерах искажаются, кованое железо ржавеет, мрамор рассыпается, обои обесцвечиваются, ацетат целлюлозы разрушается сам. Бактерии, грибы, насекомые и водоросли не щадят твердых тел (вот почему существуют Дирекция по национальному достоянию, исследовательские лаборатории, хранители предметов искусства, реставраторы и инспекторы исторических памятников). Впрочем, землетрясения продолжают разрушать в Ассизи фрески Чимабуэ. Хотя и менее пластичные, неорганические вещества остаются надежнее органических, если необходимо замедлять последствия законов энтропии. «Самая крепкая память слабее самых бледных чернил» — гласит китайская пословица. Фактически парадокс состоит в том, что вспомогательное средство для памяти содержит больше, чем память; шпаргалка [pense-bête] — больше, чем мыслитель. Отполированный кремень продолжает Жизнь своего полировщика, и в самом что ни на есть грубом орудии труда можно увидеть безмолвного паромщика, самый ветхий из наших ветхих заветов, единственный, изготовить который оказалось по силам для тех, кто не оставили завещания, так как не пользовались письменностью. Доисторические орудия труда можно отнести к наследию, доставшемуся нам от первобытных людей (говорим же мы о «первобытном искусстве») — это своего рода материализованный банк данных, глыба практического знания, хранящаяся в глубине пещеры. Хранение, порождающее знания, начинается между случайным использованием чего-либо в качестве орудия (шимпанзе ставит ящики друг на друга, чтобы сорвать банан) и непрестанным преодолением «искусств и ремесел». Самомалейший артефакт выходит за рамки Всякой случайной функциональности: он включает в себя неформальную информацию, т. е. целую серию Жестов, приведших к ее производству, и серию тех жестов, каких требует всякое ее новое использование («операционная цепь», уже включающая интеллектуальное в материал и ментальное в малейший жест). В отличие от
