– Я сержусь не на тебя, Мэри. Просто сейчас я сержусь на… на все.
– Я понимаю, – искренне призналась она. – Поверь. Сомневаюсь, что я была бы настолько же невозмутимой, как ты.
И ушла.
А Марс просто сидел на месте, пока надзиратель не подошел и не велел оторвать жопу от стула.
Цепи вернулись.
Явился Мозгляк и всю дорогу подталкивал его дубинкой в спину с такой силой, что Мелвин морщился от боли.
– Что говорит твоя адвокатша, Джамбо? – полюбопытствовал Мозгляк.
Марс по давней привычке промолчал.
– А, это же не подлежит огласке, точно. Только между нами. Хочешь ей впердолить, Джамбо? Отведать жопы белой женщины? Навалиться на нее? Раньше это было супротив закона, чтоб черный делал это с белой женщиной. Надо бы и теперича. Белая девушка не должна хотеть, чтобы зверюга наваливался на нее. Верно?
Он снова ткнул Марса в поясницу.
Мелвин обернулся к нему:
– Когда я отсюда выйду, давай выпьем, лады? Я тебя уважу. Потусуемся. Вместе.
Мозгляк фыркнул и вдруг застыл, когда весь смысл слов Марса врезался в него, как фура на полном ходу.
Больше по пути до самой камеры не было ни единого тычка дубинкой.
Когда Богарт и Джеймисон вернулись в полвторого дня, Декер уже успел принять душ, побриться, надеть другой комплект одежды – джинсы, фланелевая рубашка под свитер – и обуть заляпанные грязью ботинки. У него имелся деловой костюм, приобретенный еще в Берлингтоне, когда он претендовал на роль адвоката, но грязный и запиханный на самое дно дорожной сумки.
Богарт был в безупречном костюме, накрахмаленной рубашке с жестким воротничком и галстуком в турецких огурцах. Джеймисон облачилась в слаксы, жакет и кремовую блузку, а на ногах у нее были стильные сандалии на высоком каблуке со шнуровкой, выглядевшие новехонькими. По сравнению с затрапезным прикидом Декера оба выглядели так, будто собрались на свадьбу. Но он сделал все, что мог, и оба оценили его усилия.
– Готовы? – с улыбкой осведомился Богарт.
Амос кивнул, держа скоросшиватель, содержание которого уже прочел и запомнил. Шагая со всеми к автомобилю Богарта, он вдруг ощутил, как в желудке чуточку засосало – не от голода, а от нервов.
Загвоздка во всей этой затее заключалась в том, что, имея дело с другими людьми, Декер испытывал неловкость. Из-за гипертимезии он держался отчужденно, неуклюже, чувствуя себя в любой компании не в своей тарелке. И это было ему неподвластно. Рассудок подчинил его личность своей воле. Казалось бы, странно воспринимать собственный мозг как нечто отдельное от тебя, но для рассудка Декера это представлялось единственной реалистичной линией поведения.
