— Ну, наконец-то как люди едим.
Мать вздыхает:
— Господи, если б еще Михась с нами был. Столько лет, и ни слова, ни весточки. Может, он и неживой уже?
— Живой, живой, — утешает ее отец.
И Сташек, словно чтобы внимание матери от Михала отвлечь, встрял:
— Хорошо бы зашел кто. И кура, и стол.
И как накаркал. Открывается дверь, и входит Матея из-за реки.
— Слава Иисусу Христу.
— Во веки веков. — Но, гляжу я, какой-то он чудной. Вроде бы улыбается, а у самого глаза как у лисы, ну сейчас покажет клыки.
— Куру едите, — говорит. — Хорошо вам.
— Чего ж, стол есть, я и зарезала, — объясняет мать.
— Знаю, что есть. Потому и пришел. — И начинает как ни в чем не бывало осматривать стол сверху, снизу, с боков, там стукнет, тут ножку дернет, не шатается ли, похлопывает, точно лошадь по заду, и наконец: стол-то его.
— А метрика у тебя есть? — спрашиваю я.
— Какая метрика?
— Ну, что твой он.
— Да я ж вижу. На моем поле лежал.
— Где на твоем, дуростель?! На господском лежал!
— На господском, когда оно господское было. Потому я и не брал. А теперь, после раздела, поле мое, выходит, и стол мой.
— Хрен тебе! Какой у вас перед фронтом был стол? Забыл? Из досок сбитый, не оструганный. Вечно вы себе занозы загоняли под ногти. С обвязанными пальцами ходили, люди смеялись, ежевику, что ль, собирали? А это господский стол, и забудь про него! Вас сколько в хате? Ты, баба твоя, семеро ребятишек, дед. Ровно столько, сколько у тебя пальцев на руках. А за этот стол, знаешь сколько садилось? Столько, сколько апостолов на тайной вечере. Тебе и не сосчитать. А пожаловал бы тринадцатый, тоже бы место нашлось. Так какой же это твой стол, голытьба чертова?! Гляди, еще остались следы, где накапал воск. Ели, стало быть, и свечи жгли. А у тебя и на керосин не хватало никогда. Сидели в потемках, только зенки сверкали, как у волков. Ты небось жур[7] да картошку на таком столе собираешься есть. А они ели каплунов. Знаешь, что такое каплун? Петух без яиц. А ели, так только ножи, вилки о тарелки звенели, как колокольчики при выносе святых даров. А вы чавкаете — на дороге слыхать. И на шею они себе платочки повязывали. А чего от них осталось? Разве что этот стол. И то еле собрал, раскидала его война.
И надо же было судьбе захотеть, чтоб, когда проложили новую дорогу, первым в деревне автомобиль задавил Матею. Он с одной стороны на другую переходил, потому что вспомнил, баба велела соли купить, а магазин был не по их стороне. И не только соли не купил, а еще получилось, что сам виноват. В своей деревне — и виноват. За солью шел — и виноват. Пожил еще немного. Оттащили его в сторонку. Вся деревня сбежалась. Пошел и я, хотя с тех пор, все эти годы, не могли мы тот стол друг дружке забыть.
