Каннибели. Четыре страницы мне показались недостойными огня; в них царила чистая длительность жизни, и я их оставил.
Меж тем заявлена слишком большая тема. Отстегнуть деревянные ремни скамейки. Пройтись.
Итак, несколько шагов. Neverdance. Rivermind. Ни одного слова, ни одной мысли. Всего лишь полдень, сжавшийся в сгусток солнца. Передвигаюсь по воображаемой прямой, ведущей через полосатый брод на другой берег пешеходного острова. Эта избитая метафора меня успокаивает. Как будто пишешь story для выходного выпуска газеты. Ты укоренен в этом мире, каким бы он ни был. Тебе нормально. Смиренный или гордый, большой или мизерный, ты свой - и на тебя распространяются понятия городской философии. Так или иначе, город начинает думать вместо меня.
Вот и остановка. Граффити на металлических щеках павильона. Народу немного. Мимо - танцующие походки и ветер, гнущий худосочные городские тополя. Автобус двадцатого маршрута сообщением “Железнодорожный вокзал - Аэропорт” вбирает мою плоть с деловитой разборчивостью. В салоне до меня начинает доходить, что маршрут неслучаен. Что ж, еще один повод увидеть ее. Каннибель.
Нет, имя нужно изменить. Лучше так: Лаура. Я любил ее, и в этом было все.
Я познакомился с Лаурой на кладбище. Этому событию предшествовали месяцы, проведенные в абсолютно шизоидной атмосфере. Год назад - в апреле - я отключился прямо в редакции с сильнейшей болью в груди. Вызвали “скорую”. Поставили укол. Стало немного лучше. На следующий день кое-как добрался до больницы. Доктор заверил, что с выводами лучше не спешить, а пока необходим покой.
Повторный визит состоялся через три дня. Доктор принадлежал к разряду врачей, считающих, что больной должен готовиться к самому худшему. Будничным, хоть и несколько огорченным голосом он сообщил, что имеются все основания подозревать у меня рак сердца.
Я почувствовал себя словно во сне. Накануне мысль о чем-то хорошем, но, в сущности своей, непоправимом, не давала мне спать. Я старался не думать об этом, но лгать самому себе было уже поздно. Удивившись собственному равнодушию, я внимал доктору с каменным лицом. Последний глядел на меня с одобрением.
- Тридцать два года - неоднозначный возраст, - заметил доктор и улыбнулся. - Многие помирают в тридцать два. Особенно люди творческих профессий.
Вот, например, Иисус. Так что нет никаких причин беспокоиться.
Минуту или две я смотрел на крышку стола. Сидевшая рядом с доктором регистраторша вздохнула, словно пылесос.
