Лорд-аватар был как всегда энергичен и бодр. Его плащ взлетал на октябрьском ветру будто флаг уходящего фрегата; гремела барабанная дробь, алые гривы на шлемах воинов рвались, пламенели как в дни побед, отчего на душе становилось паршиво и дико. Когда запели трубы и лорд поклонился каждому из нас, я понял, что прошел последний день, когда я надевал свою белую рясу.
Лорд-аватар предостерег нас от опасности раскола.
Может быть, это сыграло особую роль в том, что теперь я все чаще думаю о доктрине Отступников. Как известно, отщепенцы - буддисты и сторонники нелегальной школы Адвайта - живут в резервациях
Внутренней Монголии, в оазисе Черчен и в урочищах
Тибета, окруженные войсками дружественного
Параэкхарту Китая. Оппозиции запрещен въезд во все страны мира, в том числе в Монголию. Из всех моих знакомых живого Отступника видел только Грегуар. Он участвовал в антитеррористической операции, когда
Отступники объявили войну всему миру. Странная история. Философский самиздат, дошедший до меня, убеждает в исключительном миролюбии оппозиции. То же утверждает Грегуар. Когда соединенный спецназ
Шотландской и Уральской дивизий ворвался в монастырь Санпо, никто из монахов не оказал сопротивления, чем огорчил воинов и едва не сорвал успех операции. Учение Отступников - недвойственность. Согласно этой доктрине, добро и зло суть одно и то же, являясь равноценно иллюзорными объектами сознания. Проще говоря, Вселенной не за что держаться, кроме нашего представления о ней.
Исчезнет представление - исчезнет и Вселенная вместо со всем, что в ней содержится, включая нас как нечто отдельное. Мне все труднее противостоять этому учению, но ведь рушится все, абсолютно все. Что же остается? - спрашивал я себя, и если все так ненадежно, измышленно, условно, то почему мы храним этот мир? Воспитанный в духе Служения, я не могу принять Адвайту. К тому же не хочется вторить изысканиям ересиархов и маргинальному бреду.
Воистину, это учение непостижимо.
Однажды я взглянул в себя и ничего не увидел. Стал даже не двусмысленным, а полным множества странных, несамостоятельных, обрывочных смыслов, которые превратились в доисторическую фауну наподобие динозавров. Я походил на библейское чудовище, усеянное глазами, но все они смотрели в некую воображаемую точку, исчезнувшую с карт мира. Так закончилась первая попытка оценить ситуацию.
Возможно, если я все же соберусь повторить этот шаг, мне придется миновать поля проигранных сражений с еще не убранными душами и вороньем, обгладывающим шепот, или, что еще хуже, пройти по тем полям, где нет ни призрака, ни звука, ни капли крови, ни бога смерти, ни смерти богов, но только безразличное эхо, воронкой увлекающее звук.
