— Значение науки будет расти,—сказал я.—Работа ученых над новыми смертоносными видами оружия—важная часть усилий по мирному восстановлению страны. Ракеты вместо масла.
— По-моему, на столе достаточно масла,—сказала, жуя, но сохраняя каменное лицо, Бригитта.—Я вас совсем не понимаю.
— Я говорю о «железном занавесе». Мы не знаем, что на уме у русских. Мы хотим мира, поэтому должны готовиться к войне. Тридцать восьмой год кое-чему научил.
— Надо было научиться раньше,—сказала Бригитта, приступив к сыру.—Надо было знать раньше.
Роупер добродушно растолковал ей, что я имел в виду.
— Главным неприятелем была Россия,—сказала Бригитта.
— Врагом?
— Ja, ja, Feind. Врагом.—Она впилась зубами в кусок хлеба, словно то была пресуществленная сталинская плоть.—Германия сознавала это. Англия не сознавала это.
— Так вот почему немцы уничтожали евреев.
— Международный Bolschewismus,—сказала Бригитта с видимым удовольствием.
Тут Роупер мобилизовал все свое красноречие и произнёс длинную тираду, на всем протяжении которой Бригитта, как и положено учителю, внимательно его слушала, одобрительно кивала, подсказывала и иногда поправляла.
— Мы, британцы,—начал Роупер,—должны признать, что почти во всем виноваты сами. Мы были слепы. Все, чего хотела Германия,—это спасти Европу. Муссолини в свое время хотел того же, но ему никто не помог. Мы не имели реального представления о мощи и намерениях Советского Союза. Теперь мы уже кое-что понимаем, но время упущено. Лишь три человека не питали никаких иллюзий, однако мы вылили на них ушат грязи. Из них остался в живых только один.—И, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, Роупер уточнил:—Испанский генерал Франко.
— Знаю я твоего мерзавца Франко,—огрызнулся я.—Не забывай, что я год прослужил в Гибралтаре. Франко спит и видит, как бы его у нас оттяпать. Что за чушь ты городишь!
— Чушь городите вы,—сказала Бригитта. (Эта девочка быстро усваивала новые обороты!)—Надо слушать, что говорит мой муж.
Роупер распалялся все сильнее, но я простодушно утешал себя тем, что, окунувшись в свои исследования,—а произойдет это уже скоро,—он позабудет обо всем на свете, включая и бредовые мысли, которыми его пичкает настоящий враг. Тем не менее, меня бесило то, что он нес: Англии следует, видите ли, извиниться перед вонючей Германией за причиненные ей страдания. Я терпел, покуда мог, но в конце концов, взорвался:
— Да как ты можешь оправдывать жестокость, с которой они подавляли любую свободную мысль, любое слово, или то, что гордость немецкой нации—такие люди, как Фрейд или Томас Манн, должны были покинуть страну, иначе бы их растерзали.
