Владелец каменоломни, плебей, не чаявший когда-либо хоть издали взглянуть на императора, предстал перед ним с достоинством истинного патриция, однако в глазах его сквозило сомнение в надежности вдруг свалившегося счастья. Он не верил, что все это происходит с ним, ибо человеку, привыкшему воспринимать реальность в виде тяжелой глыбы отколотого от горы камня, трудно осознавать ее в иной, кажущейся сном форме. Он боялся очнуться от этого сна и в то же время боялся разочарования, а потому, ничуть не стесняясь высочайших гостей, несдержанно смеялся над собой, словно ему щекотали впалые бока.
Чувства несчастного плебея были знакомы императору. Пожалуй, то же самое он испытывал, стоя у Эсквилинских ворот в ночь переворота: близкий к умопомрачению, он старался изображать достоинство кандидата на престол, но неуместный смех так разбирал его, что отвернувшись, Юлий будто бы простудно кашлял после сырой темницы, а на самом деле смеялся, мысленно вопрошая: «О, боги! Неужели это все со мной?.. »
Если бы Антоний не вошел во Флавиев дворец и не заколол императора, возможно, Юлий даже ощутил бы облегчение. «О, боги! Все случилось не со мной… »
Этот сдавленный, рвущийся наружу смех был защитой от вида и осознания чудесного, способного поразить воображение.
Опытный старый полководец и политик Антоний оказался беззащитным…
Слушая заразительное похихикивание хозяина, император подъехал к каменному парапету, за которым открывался зияющий темный провал, и заглянул внутрь: сама каменоломня представляла собой глубокий карьер, внедренный под основание стены, куда вели нисходящие уступы, вырубленные вдоль борта, назвать которые лестницей было трудно из-за непомерных, в рост человека, ступеней. Заходящее солнце было за спиной и касалось далекой, дымчатой синевы моря, однако внизу уже сгустился серый сумрак, но и при таком освещении было видно, что каменоломня пуста. А на противоположной, еще ярко освещенной отвесной стене, рисовались многажды увеличенные и четкие тени верблюдов, коней и седоков. Когда Юлий увидел свою, живую, отзывающуюся на каждое движение тень, он вдруг испытал мальчишеское желание покривляться, поговорить громовым голосом в этом чужом образе, напоминающем атланта.
— Где твой раб? — спросил Юлий нарочито грубо, но только для того, чтобы привести хозяина в чувство.
— Вчера господин придворный велел не выводить его на работу, — взирая с благоговением, но в то же время деловито доложил грек Минор. — И привести в порядок. Сейчас он находится в подземном эргастуле.
