— А пользы-то от того, что больше?
С таким же упреком, имевшим свой житейский резон и отец к нему, бывало, обращался. Семена Абрамовича сокрушало, что сын не думает о выгоде, живет без хитрости — всю душу людям отдает, а надо бы и для семьи приберечь, о хозяйстве своем позаботиться.
Нет, не было у Терентия перед отцом никакой вины: ни грубого слова не сказал ему ни разу, ни поведением своим не опозорил его. И, когда ранней весной 1926 года отца не стало — умер от сердечного приступа,— на душу легла щемящая боль, будто оборвалось что-то: теперь он в роду самый старший, а значит, и немолодой уже, теперь его черед свершить все дела земные.
4
На пасху, когда вся деревня гуляла восемь хороших теплых дней, он опять ехал с бороной в поле — влагу в почве надо задержать, поторопить сорняки, чтобы проросли быстрее и чтобы до сева уничтожить их.
— Может, греха в том, что ты делаешь, а нет,— рассуждали теперь мужики,— однако когда и погулять, если не в престольный праздник?
И гуляли. В Иванов день мужики три дня из гостей в гости ходили, подвыпившими и развеселыми блуждали по деревне: отсеялись — можно и отдохнуть. А Терентий и эти три дня в поле работал — пахал пары.
— Зря ты, Терентий,— приставали к нему вечером пьяные мужики,— нет у тебя в жизни никаких радостей.
— Что это за радости, от которых голова болит? — отвечал Мальцев. — Я,больше радуюсь, когда пашу,— у меня пары будут хорошие...
Вспомнит Мальцев эти упреки через многие и многие годы. Вспомнит и скажет:
— Вся моя радость и печаль — в поле. Хлеб хорошо растет — я радуюсь, нет — печалюсь. Вот и стараюсь, чтобы печалей было меньше, а радостей — больше.
Каждый год надел его пополнялся все новыми сортами пшеницы. В 1929 году их уже было шесть. Совершенствовалась и агротехника. Все многолюднее становился кружок — сначала семь мужиков приходили к нему по вечерам, а теперь и по сорок пять набивалось в избу. Сорок пять хозяев работали на полосках своих так, как Терентий советовал.
Однако вышли они как-то воскресным летним днем в поле погулять, хлебами полюбоваться — хорошая эта привычка была прочной и будет забыта нескоро. Вышли и заспорили: мол, а много ли проку, что полоски наши засеяны отборными сортовыми семенами, если каждую со всех сторон теснят несортовые посевы других единоличников: вон сколько безродных колосков среди сортовой пшенички — с соседних полос залетели зерна. Ходят кружковцы, колоски эти выдергивают. Но все ли увидишь-распознаешь, все ли выдернешь? А не выдернешь — значит, сорт будет испорчен... Да и сорняки как ни вычесывай, а вон их сколько в пшенице, и опять потому, что полоски стиснуты такими же полосками других единоличников и сору на некоторых бывает больше, чем пшеницы,— долго ли семенам с этих полосок на соседние перекинуться? На какую тут удачу в землепашестве можно рассчитывать?
