Конечно, и здешний мужик знал, что где-то за лесами, за долами, у далекого моря-окияна громыхает война, знал, что на войну эту — шут ее ведает, зачем она и затеяна,— и из деревни кой-кого забрили, однако местная жизнь от этого не могла ни возмутиться, ни из колен выбиться. Плохо, конечно, что крестьян от дела, от семьи оторвали, но такова мужицкая доля — надо и царю, отечеству служить. Отслужат и, бог даст, вернутся, если на чужбине головы свои не сложат.
Некоторые уже возвращались. По пути домой они навидались всякого и теперь судачили, что в городах уральских и сибирских губерний неспокойно, что рабочий люд бунтует против царя. От этих разговоров делалось страшно. Что творится на свете? Что же будет?
Однако очевидцы и сами толком ничего не знали. Сибирский крестьянин никак не мог понять, о какой это ликвидации помещичьего землевладения говорят революционеры,— не было его сроду в здешних краях.
Еще от прадедов, бежавших за Урал, повелось так, земля не изба, не хозяину она навечно принадлежит, а общине. Община и делит ее на полоски по числу душ мужеского роду. Так что, рассуждал сибиряк, переделить надо землю — лет пятнадцать, однако, минуло после последнего передела,— и снова покой и лад наступят.
Жизнь сложна и трудна. Одни семьи на убыль идут — кого болезни уносят, кого несчастный случай, а кого и война в сыру землю захоронила, и все из мужской половины смерть повыхватывала, повыхватывала наделенных землей. Кое в каких домах и половины надельщиков не насчитать, а земля-то все за семьей остается — вот и владеет каждый двумя, тремя, а то и пятью наделами, богатеет. Таким хоть бы и вовсе не было передела.
Другие хозяйства из года в год многолюднее становились. В таких, случалось, даже взрослые мужики не имели своего надела, что и было причиной бедности, всяких разладов. В этих домах надеялись дождаться передела, вырваться из тисков малоземелья, в которых и в добрый-то год тяжко, а уж когда недород случится, то и вовсе беда, хоть ложись да помирай.
Мал еще был Терентий на сходки бегать — не хозяин, однако, когда в ноябре 1906 года на сход домохозяев кликнули, за отцом увязался. Теперь и на него, Тереху, нарежут надел!
Но чтобы наделить его землей, как и многих других безземелыщиков, надо было отрезать у тех, у кого скопилось ее много, а надельщиков мало осталось. А чтобы отрезать, согласие их на это нужно. Одни сразу уступили: как повелось, так пусть и будет — забирайте лишние десятины. Другие мялись: надельщиков-то и правда мало, да куча баб в доме, а их тоже надо кормить, одевать. Что ж, надо, конечно. Но бабы, каждый знает, землей не наделяются, так что и толковать тут нечего. Пуще всех ярились и баламутили те, кто из общины с наделом своим хотел выйти, а община не соглашалась: и без того земли мало. Эти на недавний царский указ ссылались, который дозволяет такой выход на свои наделы, на отруба.
