У меня нету права говорить тебе это — тем более после всего, что я сделал. Но я уже мертв. Я бесплотная тень в пространстве. Позаботься об Энни и Дункане. Ничего им не говори. Я знаю, как много они оба значат для тебя. Дункан — твой сын; я знал это с самого начала, и любил его за это еще больше. Это наш с тобой ребенок. И хотя я очень люблю Энни, для нее будет лучше, если меня не станет. Она наконец сможет найти себе настоящего мужа. Кто знает, может быть, это будешь ты? Тогда я был бы совсем-совсем счастлив.
Когда-нибудь Дункан захочет узнать правду обо мне — и о том, что случилось. Я не хочу, чтобы ты меня оправдывал, это будет нечестно с моей стороны. Но, пожалуйста, постарайся меня простить. Что-то в душе мне подсказывает — все, что я сделал, я сделал в конечном счете ради любви. Я такая же жертва, как и ты. Скажи Дункану, что я очень его любил. Надеюсь, он вырастет похожим на тебя.
Прощай.
Роберт.
Как всегда в такие минуты, она спросила, о чем я думаю. Мне пришлось быстро соображать, что ответить. Я сказал, что вообще ни о чем не думаю.
Это было в ту самую ночь, когда идея этого романа впервые пришла мне в голову. Хотя нет, не этого — теперь-то я понимаю, что так и не смог изложить на бумаге те идеи и мысли, что казались такими ясными и прозрачными, пока существовали лишь у меня в голове. За все это время мне удалось написать только несколько вариаций на тему первых шагов романа — и куда, интересно, они меня заведут? Возможно, так далеко, что придется заново переосмыслить всю книгу, идея которой возникла у меня той ночью. Когда начинаешь излагать свои мысли на бумаге, то постоянно уходишь в сторону и даже сам не замечаешь, как так получилось — а там возникают уже совершенно другие истории, которые ты даже и не собирался писать. Я уже столько всего накрутил вокруг этого романа — но все написанные мной строки всего-навсего вертятся вокруг той, настоящей истории, словно планеты на своих орбитах. Моя работа только-только началась.
Я сказал Элеоноре, что не думаю ни о чем, и пошел в туалет — пол холодил мои босые ступни, — и почему-то мне ни с того ни с сего вспомнилась девушка, с которой я встретился в поезде десять лет назад. Все эти годы я о ней даже не думал — так почему же я вспомнил о ней в ту ночь? Что меня подтолкнуло? Я стоял голый, босиком на холодном полу, в тусклом свете лампочки — и думал о мужчине и женщине, о Дункане и Джиованне, о том, как они встретились в поезде. Они жили у меня в воображении еще десять лет — моя тайная жизнь, в которой я так и не признался жене. И даже теперь, когда я остался один — наедине со своей неизбывной скорбью, зато ничто не мешает мне изнывать и томиться в своих фантазиях, — даже сейчас я никак не могу написать их историю. Я знаю: если бы мне удалось написать как надо первую сцену, остальное пошло бы само собой. Я по-прежнему цепляюсь за эту надежду.
