Мы посмотрели на Иваницкого ошеломленно. Уж кому-кому, а ему-то, как начальнику зимовки, отлично было известно, что возить в одной машине взрывчатку и детонаторы запрещалось. Строжайше и категорически. Больше того, на него, как на начальника зимовки, возлагался контроль за тем, чтобы экипажи не позволяли себе подобного, и обязанность привлекать экипажи к ответственности за нарушение приказа.
— Так, значит, детонаторы надо везти? — мрачно спросил Черевичный.
— Детонаторы… — сокрушенно проговорил Иваницкий. — Детонаторы.
— Зачем же так много? — ехидно спросил Черевичный.
— Ведь на СП ни одного нет.
— Нам одного хватит… Чтобы взлететь… и разлететься.
— Иван Иванович?
— А инструкция?
— Иван Иванович!
— А ответственность?
Трудно передать, какую скорбную физиономию состроил Иваницкий. Он принялся уверять нас, — как будто мы сами не знали! — что на СП идет последняя машина, то есть мы, что теперь только от нас зависит, сорвутся или не сорвутся все гидрологические работы на станции, потому что — Иваницкий объяснял это очень популярно — взрывчатка без детонаторов не взрывается: что мы спасем ему, если не жизнь, то карьеру наверняка, ведь это он забыл отправить детонаторы своевременно.
Нам представлялся выбор — быть спасителями, отцами и благодетелями или совсем наоборот.
Черевичный молчал.
— Не положено, — резко сказал наш радист Герман Патарушин.
Он затянул «молнии» на комбинезоне и пошел к выходу.
Мы переминались с ноги на ногу. И Черевичный, и бортмеханик Саша Мохов, и второй пилот Александр Данилович Горбачев, и я старались не смотреть друг другу в глаза. Мы понимали и свой риск, понимали Иваницкого, понимали своих товарищей на СП. Риск был более чем велик.
Пришел радист зимовки и со скорбным видом подтвердил слова Иваницкого: на СП нет ни одного детонатора.
— Братцы!.. — взмолился Иваницкий. — Да вы не кладите их, проклятых, в фюзеляж!
— А куда? — сдаваясь, спросил Черевичный.
— На ручки, — проговорил начальник зимовки. — Возьмите тюк в кабину и держите по очереди на ручках. Ей-богу, ничего не случится. На ручках так спокойно.
Мы ворчали на Иваницкого, как стая голодных белых медведей, но сдались.
Иваницкий стал смирнее лани. Он сам понес тяжеленный тюк от зимовки к самолету. Он душераздирающе пыхтел от непосильного груза, но продолжал бормотать елейным голосом:
— Не очень, не о-очень тяжело, братцы… На ручках довезете… Ничего не случится… На ручках…
У самолета Черевичный спросил:
— Хорошо упаковал-то?
