— Чей ты, сынок? — Он смекнул, что страдалец не из простых людишек.
— Колычев я, сын Степанов, — ответил Фёдор.
— Ах ты, голубчик! Да как же ты, боярин, в беду попал? — засуетился староста. — Знаю твоего батюшку отменно.
Ефим велел занести Фёдора в избу, а увидев на голове запёкшуюся кровь, послал бойкую бабу за знахарем, прогнал мужиков и баб со двора и призадумался, потому как увидел явную помсту[14]. «Оно ещё беду накличешь на Гусятино, коль вольно в Старицы с барином явишься», — решил Ефим.
Деревня Гусятино принадлежала князю Андрею Старицкому, но Ефим не отважился его уведомлять-беспокоить, а послал старшего расторопного сына Ивана к самому боярину Колычеву, наказав ему:
— Пойдёшь в Старицы. В пути не мешкай, но будь там в полночь. Таясь, пройди к подворью Колычевых. Не забыл, где оно?
— Помню, батюшка.
— Зови самого боярина Степана, скажешь ему, что сынок Федяша в Гусятине у меня в избе.
Иван поклонился отцу.
— Всё исполню, батюшка, как велено. — Взял свитку, ещё ломоть хлеба, с тем и покинул Гусятино.
Отмахав до полуночи двадцать пять вёрст, Иван тайком прошёл по окраинной улочке до подворья Колычевых, у ворот подёргал ремень, что тянулся в людскую. Прибежал привратник.
— Кого тебе? — выглянув в оконце, спросил он.
— Боярина-батюшку Степана. С вестью к нему, — ответил Иван.
— А весть благая? — спросил с опаской привратник. — Сынок у него пропал.
— Благая, дядя. Отчиняй калитку, веди меня.
В доме Колычевых никто не спал. Боярин Степан, услышав от гусятинского Ивана хорошую весть, возликовал и на радостях наградил его пятью серебряными рублями.
— То батюшке твоему за радение. Теперь же бежим на конюшню и в путь. Как он там, сердешный?! — причитал боярин Степан.
Спустя несколько минут со двора Колычевых выехали два пароконных возка, тихо миновали улочки Стариц и через крепостные ворота, возле коих не было стражей, помчали по тракту в сторону Новгорода.
На другую ночь Фёдора привезли в Старицы всё с теми же предосторожностями. Он ещё маялся головной болью, и рана не поджила, потому три дня пролежал в постели. Когда стало полегче и память начала проясняться, он спросил отца и мать про княжну Ульяну. Но они отвечали коротко: дескать, не знаем, что с ней, — и при этом не смотрели сыну в глаза. Он догадался, что и с Ульяной случилась какая-то беда.
— Господи, да ведь она мне не чужая, скажите, что с ней?!
И вновь Фёдор услышал только горестные вздохи и краткие ответы.
